Юрий Шевелев
«Москва, Маросейка»
Статья Юрия Шевелева «Москва, Маросейка» написана в 1954 году, в Бостоне. В СССР в это время помпезно праздновали 300-летие воссоединения Украины с Россией. Шевелев не сомневался, что празднование Переяславской Рады неизбежно когда-то закончатся. По выводам его материаала, для Украины отнюдь не все было потеряно. Нужно только знать своих главных врагов. И он их назвал: Москва – Кочубеевщина – провинциализм.
Здесь, на этой московской улице, среди квартала, заселенного «блинниками», мастерами приготовления московских блинов, во второй половине XVII века соседствовали два «подворья» – Гетманское и Малороссийское. Здесь останавливались вновь прибывшие из Украины, и само название улицы – искаженное слово «Малоросейка». (Теперь Маросейка – улица Богдана Хмельницкого.) Здесь произошло немало человеческих драм, и через эту улицу пришли те влияния, которые достаточно глубоко изменили русскую культуру в XVII веке. Это был тот мостовой переход, с которого после Переяслава началось наступление украинской культуры на московскую.
Широкий и размашистый план культурного завоевания разлогой и военной сильной Москвы был задуман украинской интеллигенцией еще с конца XVI века. Не без влияния этого плана было остановлено движение литературного языка в направлении приближения его к народному и были восстановлены церковнославянские основы литературного языка трудами Лаврентия Зизания, Памвы Беринды, а прежде всего Мелетия Смотрицкого. Ради этого плана киевская интеллигенция создала миф двух Россий – Малой и Великой – миф, созданный, прежде всего, в Украине, – и поддерживала теорию государственно-политической преемственности между старым Киевом и тогдашней Москвой.
Именно поэтому победитель Москвы гетман Сагайдачный в 1620 году предложил ей союз, Лаврентий Зизаний привез в Москву рукопись своего «Катехизиса» (1626 г.), Кирилл Транквилион-Ставровецкий – рукопись своего «Учительного евангелия» (1627 г.), а митрополит Петр Могила прислал в 1640 году Игнатия Старушича с предложением учредить в Москве школу – первую школу – силами украинского духовенства.
Настоящее поле для деятельности открылось после Переяслава. Переяслав явился предпосылкой распространения украинского культурного влияния. Харлампович подсчитал, что во второй половине XVII века в одной только Москве было семь монастырей, полностью заселенных украинцами и белорусами, а один из них даже был передан в связи с этим Малорусскому приказу. Украинцы имели достаточно сильное влияние на культуру тогдашней Москвы.
Они многое в ней изменили решительным образом, существенно ее обогатили. Знаменитая реформа патриарха Никона, основательно изменившая русскую церковь, была фактически проведена с участием украинцев, выходцев из Киевской академии. Основанная в 1685 году Московская академия, позже известная под названием Славяно-греко-латинской, после короткого периода, когда ею руководили греки братья Лихуды, а затем она осталась без местного руководства, с 1700 года фактически перешла в украинские руки. В течение последующих 64 лет в ней сменилось 19 ректоров, из них один был грек, двое – русских, а остальные 16 – украинцы, воспитанники Киевского коллегиума. Такой был и преподавательский состав.
После смерти последнего русского патриарха Адриана во главе русской церкви стал украинец Стефан Яворский. С 1700-го по 1762 год, по подсчетам того же Харламповича, в России, на исконно русских землях, было 70 епископов-украинцев. Были времена, когда русская церковь всецело находилась в украинских руках. Не следует забывать, что в XVII веке понятия церкви и культуры были не то что неотделимыми друг от друга, а тождественными. Новое, до тех пор неслыханное вливалось в консервативную Москву через Малороссийское подворье на Маросейке.
Без особой радости шла украинская интеллигенция в Москву. Она хорошо знала, что такое Москва. «Катехизис» Лаврентия Зизания был издан, но из-за страха перед возможными ересями – без титульной страницы. «Учительное евангелие» Кирилла Ставровецкого осудили за ереси и сожгли. Еще была свежа память о первых десятилетиях XVII века, когда украинских священников и монахов считали некрещеными и силой крестили во второй раз, по своему обычаю.
Еще в 1632 году по случаю прибытия группы украинских монахов был выдан приказ: «А в церковь их не пущать, а пения слушать в трапезе или на паперти, а святыни им никакие не давать и крестом воздвизательным не благословлять и ко образом не прикладываться». В 1652 году, за два года до Переяславской Рады, чужестранцев выселели из Москвы в Немецкую слободу, а малороссиянин – для тогдашней Москвы было то же, что литвин, что поляк, что иностранец вообще.
Современник писал в 1666 году: «Малороссам и смерть не так страшна, как отсылка в Москву». Дмитрию Туптало вызов в Москву стоил нервной болезни. Стефан Яворский, назначенный рязанским епископом, совершал побег из Донского монастыря в Москве, где его потом держали под надзором. И дальше люди чувствовали себя чужими в чужом московском мире, чужими до самой смерти. Даже Феофан Прокопович, близкий соратник Петра І, главный идеолог нарождающейся Российской империи, даже он в предсмертные дни подытоживал свою жизнь:
«Ні з каких сторон світа
не видно,
Все ненастьє,
Ніт і надежди, о многобідно
Моє щастьє».
Богатое бедами счастье – можно ли более метко оценить успех человека, который достиг наивысших вершин общественной лестницы, которому завидуют, – но он чувствует себя в конечном итоге абсолютно чужим…
Было бы неверно понимать это движение как путь к карьерному росту. Это было также идеологическое движение. Что такое Москва – знали, и все-таки Переяславская Рада состоялась, и все-таки отправились в Москву. Отправились, наверное, потому, что представляли, насколько ниже был там культурный и бытовой уровень. И это было – или по крайней мере так казалось – предпосылкой возможности завоевать Москву. Переяслав в перспективе трех столетий представляется нам началом большой трагедии. Так и есть. Но в условиях 1654 года не было окончательно заложено развитие именно в этом направлении.
Напротив, современникам Переяслав казался исходным пунктом для широкой экспансии. Ничего почти не потеряв политически – ведь Украина сохраняла полную внутреннюю независимость и почти полную независимость внешних отношений, – условия обязывали ее только принять московского воеводу и гарнизон в Киеве и сообщать в Москву о посольствах в Польшу или Турцию и о выборах гетманов, – Украина, казалось, получала военную помощь, а главное – ей открывался путь к культурному завоеванию опасного соседа.
Это было такое время – XVII век, – когда формировались национальные государства на Западе, но в идеологии господствовали универсалистические концепции. Киев, возрожденный центр Украины, выглядел в глазах тогдашнего украинца вторым Иерусалимом. Он был центром духовно-религиозной жизни, а значит и центром культуры. Оттуда должен пролиться свет на весь христианский мир. Врагом были турки, которые владели греками и христианским Ближним Востоком. Орудием, я повторяю, орудием защиты второго Иерусалима – Киева – должна была стать Москва.
Ее военная мощь должна была осуществлять программу украинской интеллигенции. Постоянные призывы к борьбе против турков и татар в проповедях Галятовского, Барановича и всех украинских проповедников XVII века, да даже и самого Стефана Яворского, – не шаблонные призывы, как может теперь показаться, и не результат татарских набегов на Украину, а прежде всего проявления этой универсальной христианской идеологии.
Если не говорить об этой субъективной, идеологической составляющей, дело имело объективную, историческую сторону. Я сказал: XVII век был в идеологии временем универсализма, фактически то было время становления национальных государств. Новое государство возникает только в победе над своими соседями. Вспомним становление Германии уже в XIX веке. Для объединения немецких земель были нужны войны на юге, севере и западе. «И на четыре стороны сабли». Украина Богдана Хмельницкого могла победить по меньшей мере Польшу, Турцию и Москву.