Направляясь в театр, Рошаль взял с собой полную сумку лекарств и, как только оказался на балконе, стал раздавать их нуждающимся. Часть передал своим коллегам по профессии, находившимся в партере. Школьникова тогда уже была на свободе, но там действовали оба врача из Краснодара и Фатима Шахова. Рошаль позже назвал их настоящими героями, до конца сохранившими верность клятве Гиппократа.
Рошаль ни разу не проявил страха перед террористами, вел себя с ними спокойно и в то же время свысока, как бы давая понять, что он здесь главный. Пытался навязать свою волю, что временами страшно нервировало этих молодых, необразованных мужчин, для которых давно единственным аргументом был калашников.
- Он все делал страшно медленно, как будто никуда не спешил, - рассказывала Филиппова. - Я слышала, как один из террористов в какой-то момент крикнул ему: «Ну чего выпендриваешься? Профессор, что ли?» А он, гордо выпрямившись, спокойно ответил: «Да, профессор».
Профессор Рошаль пришел к выводу, что заложникам прежде всего необходимы успокоительные средства, что-нибудь снижающие давление и капли для глаз. Больше всего его беспокоило состояние удерживаемых в театре детей. Оказалось, что один из них страдает эпилепсией, у другого острый бронхит, а еще у одного воспаление легких. Пока продолжалась трагедия заложников, Рошаль много раз приходил в театр, приносил лекарства.
Уже в ходе своего первого посещения он устроил в туалете на третьем этаже процедурный кабинет; счел это наиболее подходящим местом, поскольку там была вода.
Сначала одному из заложников, молодому парню, перевязал рану на предплечье. Наверное, во время стрельбы пуля разбила лампочку и кусочек стекла поранил сидящего на балконе парня. Потом перевязал ладонь чеченцу и ногу другому раненому террористу, которого задела пуля снайпера во время побега двух заложниц, случившегося именно тогда, когда Рошаль впервые пришел в театр. Ему ассистировала Фатима, врач с балкона.
Когда Рошаля спросили, что он испытывал, когда помогал террористам, он очень коротко ответил:
- Я прежде всего врач и вначале должен вылечить пациента, а потом пусть его судят.
Несмотря на первое недоверие, террористы вскоре стали проявлять к нему симпатию. К сожалению, побег двух заложниц чуть не окончился для доктора трагически. Террористы решили, что он подосланный агент спецслужб, и не хотели его выпускать. Непоколебимое спокойствие доктора, однако, заставило их вскоре опять поверить ему, свидетельством чему стало освобождение вместе с ним восьмерых детей, все еще остававшихся в театре, несмотря на звучавшие до этого заверения Бараева. По этому поводу Бараев даже поднялся на балкон, а когда объявил об освобождении детей, опять заработал аплодисменты всего зала.
Рошаль, однако, не сомневался, что террористы все это время ему не доверяли. Хоть он входил в театр шесть раз, его каждый раз обыскивали - искали скрытые камеры, проверяли швы пиджака и стетоскоп. Доктор убежден, что, если бы они нашли что-то подозрительное, ни секунды не размышляя, убили бы его. Бараев как-то сказал: «И что из того, что он детский врач, ему мы тоже не верим, они все агенты спецслужб».
Честно говоря, врачи мало чем могли помочь заложникам. Успокоительные и обезболивающие лекарства не отгоняли тяжелых мыслей и парализующего страха смерти. С этим каждому приходилось бороться самостоятельно.
Александр Сталь в своих воспоминаниях в Интернете описывает три чувства, с которыми труднее всего было справиться.
«Во-первых - беспомощность. Мне кажется, я очень реально оценил свои возможности. У меня не было мобильного телефона, значит, я не мог отправлять SMS. Малейшая попытка сопротивления была обречена на провал. Естественно, я без труда мог вырвать пистолет из рук шахидки, а может, и пристрелить двух-трех террористов, но оставшиеся в живых уничтожили бы меня, не позволив воспользоваться минутным превосходством. Причем это стоило бы жизни еще нескольким заложникам. Даже если бы мне кто-нибудь помог и мы обезвредили бы большинство террористов, что, впрочем, представляется абсолютно неправдоподобным, остальные успели бы детонировать заряды взрывчатки. Поэтому я понимал, что, даже пожертвовав жизнью, я не мог бы в этой ситуации ничего сделать, никого спасти. Это мучило больше всего.
Во-вторых - мысль о том, что, возможно, все наши мучения напрасны. Вот мы здесь сейчас страдаем, а через несколько дней все равно погибнем. Но эту мысль удалось отогнать. Достаточно было припомнить, что множество людей уже боролись за жизнь в значительно более безнадежных ситуациях и выжили.
Наконец, в-третьих - ощущение абсолютной безнадежности. И именно это чувство во мне превалировало. Я понимал, что из-за нас никто не станет выводить войска из Чечни. А это значило одно - оставался только штурм. Но как штурмовать здание, нафаршированное бомбами, где в каждом втором ряду сидят шахидки с пластидом, а все боевики держат в руках гранаты? Шансов выжить не было. Наиболее правдоподобным представлялся мне такой вариант - наши объявляют о выводе войск, террористам и заложникам дают коридор до Чечни, мы переходим из театра в автобусы, и в этот момент начинается штурм. В такой ситуации шансы на выживание можно оценить пятьдесят на пятьдесят».
С чувством отчаяния, безнадежности и депрессией люди боролись по-разному. Каждый старался найти что-то, что ему больше всего помогало. И как это обычно бывает в таких ситуациях, реакции людей бывали поразительными.
Васильев, Школьникова и Крылова помогали товарищам по несчастью, при этом боролись с террористами за очередные послабления в пользу заложников - благодаря этому они не думали о своих проблемах, у них просто не было на это времени.
Георгий Васильев пользовался любой возможностью, чтобы поддержать дух заключенных, - в конце концов, это была «его публика».
- Я подошел к Бараеву и говорю: «Может, я скажу людям пару слов, поддержу их морально?» - вспоминает Васильев. - «Ну, говори», - сказал Бараев. Я вышел вперед и говорю: «Может, вам это покажется несерьезным, а может, кому-нибудь поможет, но многие ясновидящие утверждают, что все будет в порядке». Вы бы только видели реакцию людей! Это было потрясающе. Позже многие мне говорили: «Я ни в каких ясновидящих не верю, но на душе полегчало».
Актеры, в свою очередь, постоянно всем напоминали, чтобы люди не теряли билеты, потому что, как только этот кошмар закончится, спектакль обязательно покажут до конца. А поскольку трудно было предвидеть, когда это произойдет, актеры пересказывали соседям продолжение истории Кати Татариновой и Саши Григорьева и даже пробовали ее разыгрывать.
Марк Подлесный рассказывает, что делал все, чтобы успокоить сидящих рядом англичан - Ричарда Лоу, его мать и отца, у которого была серьезная болезнь сердца; впрочем, в какой-то момент его выпустили, о чем я уже упоминал. Марк рассказывал им анекдоты, бурно дискутировал с ними на всевозможные темы, иногда громко и с юмором комментировал то, что происходило в зале, лишь бы иностранцы улыбнулись. Короче говоря, вел себя как хозяин, отвечающий за своих гостей, с которыми, к сожалению, случилось нечто неприятное - попали в руки террористов, да еще как раз на спектакле, в котором он играл. И Марк старался изо всех сил, потому что это были, как он сказал, настоящие иностранцы.
- Иностранцы делятся на несколько категорий, - объясняет Марк. - Есть иностранцы настоящие и такие, которые раньше были гражданами СССР, а иностранцами стали только недавно. Но мы продолжаем говорить на том же языке, воспитывались мы с ними в одинаковых условиях. Так вот им, «не совсем настоящим иностранцам», было легче. Они же живут в странах, где проблемы такие же, если не хуже, чем в России. А мы, россияне, бывшие советские люди, независимо от того, где живем, всегда готовы к тому, что на улице или в метро нас могут толкнуть, стукнуть или устроить скандал. У нас своего рода иммунитет. Настоящий иностранец, приехавший из Германии или Англии, где жизнь более цивилизованна и безопасна, не имеет «российской закалки», и там, в зале, было видно, как сильно они все происходящее переживают. Наши люди, россияне, тоже были измучены, но для них акция террористов была как кино.