— У всех есть? — спрашивает Воронов, поднимая белый ребристый стаканчик.
— Ааааа, ууууу, — отзываются опера.
— Понеслась, — резюмирует шеф, отправляя в глотку одним движением граммов 120 кристалловской перцовки.
Нам везет. Завод «Кристалл» — вотчина оперов Восточного округа. Мы, по крайней мере, пьем качественную водку.
Ходят кадыки — вверх-вниз. Вверх-вниз. Менты выпивают. Я украдкой выливаю половину под бедро, мне удобно — я сижу на каком-то замшелом куске бетона. Скользко, но удобно.
Пикник затягивается. Похоже, скоро рассвет. Я внимательно вглядываюсь в лица окружающих меня людей. Они сильно пьяны, но не вызывают отвращения. Просто стали говорить чуть громче, все чаще руки с короткими толстыми пальцами рубят воздух в опасной близости от собеседника. Да, слово «опасность» сейчас — самое уместное. Эти люди, непредсказуемые, наделенные почти безграничной властью, могут сотворить что-нибудь ужасное и на сухую, а сейчас…
Еще одна бутылка идет по кругу. Еще одна. Я уже перестал их считать и перестал поражаться предусмотрительности собравшихся — сколько же они привезли с собой? Деловые разговоры заканчиваются. То там, то тут — вспышки смеха. У ментов сегодня отличное настроение.
— Бандерас! — кричат с другого конца поляны. — Слушай, мне говорили, что ты после литра можешь с двух рук выбить девять из десяти! Врали?
— Никак нет. — Николай Петрович вскидывает тяжелую голову. — Врали только в одном: десять из десяти. Даже после двух литров.
Поляна смеется. Мне кажется, что эту скользкую тему надо бы закрыть, я даже открываю рот, но меня опережают — слишком уж долго я обдумываю, что бы такого оригинального сказать.
— А вот сейчас и проверим, — покачиваясь, на центр поляны выходит мужчина лет пятидесяти. Я узнаю его — это зам по розыску из соседнего отдела. Полковник. У него был хороший шанс уйти на повышение в МУР, к убойщикам, но что-то не заладилось. Говорят, опять водка во всем виновата. Полковник извлекает из кармана манерной кожаной куртки яблоко, сдувает с него табачные крошки и водружает себе на голову. Поляна взрывается смехом.
— Смотри, — толкает меня в бок младший опер Хмарин. — Ща чего-то будет.
Сказать по чести, мне страшно, но Хмарин совершенно спокоен, улыбается во весь щербатый рот:
— Два года назад Бандерас поставил здесь троих таджиков, насильников. Они чистуху не хотели писать. Каждому по яблоку на маковку, и два ствола. Говном, говорят, сильно воняло, но все обошлось.
— Написали?
— Написали, ясное дело. Что угодно напишешь, когда пуля голову обжигает. — Хмарин хлюпает носом. — Я, правда, не видел. Рассказывают.
Я не сомневаюсь, что так всё и было, но тревога не отпускает. Я смотрю на Воронова. Все же он очень сильно пьян. Перехватив мой взгляд, он улыбается, приподнимая кончики усов. Он подходит ближе, наклоняется к моему лицу, обдавая водочными парами, и шепчет:
— Если встретить старого друга и купить ящик перцовки, то может выйти неплохой отдых. Надо только пистолеты дома оставлять. Мне об этом тоже говорили, но я забыл. Хоть ты помни, студент.
Меня охватывает паника, но изменить что-то уже не в моих силах. Полковник стоит в центре поляны и продолжает глупо улыбаться. Яблоко дрожит на его голове, норовя упасть. Воронов отмеряет 25 шагов и встает напротив. Менты затихли. Эту тишину сейчас можно щупать, можно резать ножом и мазать на хлеб. Оглушительно хрустит снег у кого-то под ногами — офицеры мерзнут в зимнем лесу, теплые ботинки — не их стиль. Воронов достает из левой кобуры неуставной «ТТ», внимательно смотрит на него, на секунду закрывает глаза. Сейчас я чувствую его так, будто проник в сознание. С закрытыми глазами он целится, не поднимая ствол. В следующий миг происходит страшное. Окоченевший от стояния на одном месте полковник чихает. Мы еще не слышим звука и не понимаем, что происходит, видно только — как вдруг сморщилось его лицо. Он широко открывает рот, яблоко падает со стриженой макушки, а ночную тишину уже рвет на мелкие части пистолетный выстрел. Он успевает чихнуть и мешком валится в снег. Ноги подгибаются, руки — нелепо разлетаются в стороны, пуля калибра 7,62 пробивает его голову как спелую дыню — насквозь. Вот конвульсивно дергается левая нога — мелко-мелко. Раз, другой, третий. Вот напрягаются все мышцы, вздымается и опадает грудь. Тысяча первый труп на поляне.