Поразительно! Я вошел в вагон и сижу, страдаю от мысли, за кого меня приняли – мавра или не мавра? Плохо обо мне подумали, хорошо ли? А эти пьют горячо и открыто, как венцы творения, пьют с сознанием собственного превосходства над миром… «закуска типа „я вас умоляю“!»
…я, похмеляясь утром, прячусь от неба и земли, потому что это интимнее всякой интимности!.. До работы пью – прячусь. Во время работы пью – прячусь… А эти!! « транс-цен-ден-тально!»
Мне очень вредит моя деликатность, она исковеркала мне мою юность, мое детство и отрочество… Скорее так: скорее это не деликатность, а просто я безгранично расширил сферу интимного – сколько раз это губило меня…
Вот сейчас я вам расскажу. Помню, лет десять назад я поселился в Орехово-Зуеве. К тому времени, как я поселился, в моей комнате уже жило четверо, я стал у них пятым. Мы жили душа в душу, и ссор не было никаких. Если кто-нибудь хотел пить портвейн, он вставал и говорил: «ребята, я хочу пить портвейн». А все говорили: «Хорошо. Пей портвейн. Мы тоже будем с тобой пить портвейн». Если кого-нибудь тянуло на пиво, всех тоже тянуло на пиво.
Прекрасно. Но вдруг я стал замечать, что эти четверо как-то отстраняют меня от себя, как-то шепчутся, на меня глядя, смотрят за мной, если я куда пойду. Странно мне было это и даже чуть тревожно. И на их физиономиях я читал ту же озабоченность и будто даже страх… «в чем дело? – терзался я, – отчего это так?»
И вот – наступил вечер, когда я понял, в чем дело и отчего это так. Я, помнится, в этот день даже и не вставал с постели: я выпил пива и затосковал. Просто: лежал и тосковал.
И вижу: все четверо потихоньку меня обсаживают – двое сели на стулья у изголовья, а двое – в ногах. И смотрят мне в глаза, смотрят с упреком, смотрят с ожесточением людей, не могущих постигнуть какую-то заключенную во мне тайну… Не иначе, как что-то случилось…
– Послушай-ка, – сказали они, – ты это брось.
– Что «брось»?.. – я изумился и чуть привстал.
– Брось считать, что ты выше других… Что мы мелкая сошка, а ты Каин и Манфред…
– Да с чего вы взяли!..
– А вот с того и взяли. Ты пиво сегодня пил?
Чухлинка – Кусково
– Пил.
– Много пил?
– Много.
– Ну, так вставай и иди.
– Да куда «иди»?
– Будто не знаешь! Получается так – мы мелкие козявки и подлецы, а ты Каин и Манфред…
– Позвольте, – говорю, – я этого не утверждал…
– Нет, утверждал. Как ты поселился к нам – ты каждый день это утверждаешь. Не словом, но делом. Даже не делом, а отсутствием этого дела. Ты негативно это утверждаешь…
– Да какого «дела»? Каким «отсутствием»? – я уж от изумления совсем глаза распахнул…
– Да известно, какого дела. До ветру ты не ходишь – вот что. Мы сразу почувствовали: что-то неладно. С тех пор, как ты поселился, мы никто ни разу не видели, чтобы ты в туалет пошел. Ну ладно – по большой нужде, еще ладно! Но ведь ни разу даже по малой… Даже по малой!
И все это было сказано без улыбки, тоном до смерти оскорбленным.
– Нет, ребята, вы меня неправильно поняли…
– Нет, мы тебя правильно поняли…
– Да нет же, не поняли. Не могу же я, как вы: встать с постели, сказать во всеуслышание: «ну, ребята, я …ать пошел!» или «ну, ребята, я …ать пошел!» не могу же я так…
– Да почему же ты не можешь! Мы – можем, а ты – не можешь! Выходит, ты лучше нас! Мы грязные животные, а ты, как лилея!..
– Да нет же… Как бы это вам объяснить…
– Нам нечего объяснять… Нам все ясно.
– Да вы послушайте… Поймите же… В этом мире есть вещи…
– Мы не хуже тебя знаем, какие есть вещи, а каких вещей нет…
И я никак не мог их ни в чем убедить. Они своими угрюмыми взглядами пронзали мне душу… Я начал сдаваться.
– Ну, конечно, я тоже могу… Я тоже мог бы…
– Вот-вот. Значит, ты – можешь, как мы. А мы, как ты, – не можем. Ты, конечно, все можешь, а мы ничего не можем. Ты Манфред, ты Каин, а мы, как плевки у тебя под ногами…
– Да нет, нет, – тут уж я совсем запутался. – в этом мире есть вещи… Есть такие сферы… Нельзя же так просто: встать и пойти. Потому что самоограничение, что-ли?.. Есть такая заповедность стыда, со времен Ивана Тургенева… И потом – клятва на Воробьевых горах… И после этого встать и сказать: «ну, ребята…» как-то оскорбительно… Ведь если у кого щепетильное сердце…
Они, все четверо, глядели на меня уничтожающе. Я пожал плечами и безнадежно затих.
– Ты это брось про Ивана Тургенева. Говори, да не заговаривайся. Сами читали. А ты лучше вот что скажи: ты пиво сегодня пил?
– Пил.
– Сколько кружек?
– Две больших и одну маленькую.
– Ну так вставай и иди. Чтобы мы все видели, что ты пошел. Не унижай нас и не мучь. Вставай и иди.
Ну что ж, я встал и пошел. Не для того, чтобы облегчить себя. Для того, чтобы их облегчить. А когда вернулся, один из них мне сказал: «с такими позорными взглядами ты вечно будешь одиноким и несчастным».
Да. И он был совершенно прав. Я знаю многие замыслы бога, но для чего он вложил в меня столько целомудрия, я до сих пор так и не знаю. А это целомудрие – самое смешное! – это целомудрие толковалось так навыворот, что мне отказывали даже в самой элементарной воспитанности.
Например, в Павлово-Посаде. Меня подводят к дамам и представляют так:
– А вот это тот самый знаменитый Веничка Ерофеев. Он знаменит очень многим. Но больше всего, конечно, тем знаменит, что за всю свою жизнь ни разу не пукнул…
– Как!! ни разу!! – удивляются дамы и во все глаза меня рассматривают. – ни ра-зу!!
Я, конечно, начинаю конфузиться. Я не могу при дамах не конфузиться. Я говорю:
– Ну как то есть ни разу! Иногда… Все-таки…
– Как!! – еще больше удивляются дамы. – Ерофеев – и… Странно подумать!.. «Иногда все-таки!»
Я от этого окончательно теряюсь и говорю примерно так:
– Ну… А что в этом такого… Я же… Это ведь – пукнуть
– это ведь так ноуменально… Ничего в этом феноменального нет
– в том, чтобы пукнуть…
– Вы только подумайте! – обалдевают дамы.
А потом трезвонят по всей петушинской ветке: «он все это делает вслух и говорит, что это не плохо он делает! Что это он делает хорошо!»
Ну вот видите. И так всю жизнь. Всю жизнь довлеет надо мной этот кошмар – кошмар, заключающийся в том, что понимают тебя не превратно, нет – «превратно» бы еще ничего! – но именно строго наоборот, то есть, совершенно по-свински, то есть, антиномично.
Я многое мог бы рассказать по этому предмету, но если я буду рассказывать все – я растяну до самых Петушков. А лучше я не буду рассказывать все, а только один-единственный случай, потому что он самый свежий: о том, как меня неделю назад сняли с бригадирского поста за «внедрение порочной системы индивидуальных графиков». Все наше московское управление сотрясается от ужаса, стоит им вспомнить об этих графиках. А чего же тут ужасного, казалось бы!..
Да! Где это мы сейчас едем?..
Кусково! Мы чешем без остановки через Кусково! По такому случаю следовало бы мне еще раз выпить, но уж я лучше сначала вам расскажу,
Кусково – Новогиреево
А уж потом выпью.
Итак. Неделю назад меня скинули с бригадирства, а пять недель тому назад – назначили. За четыре недели, сами понимаете, крутых перемен не введешь, да я и не вводил никаких крутых перемен, а если кому показалось, что и вводил, так и поперли меня все-таки не за крутые перемены.
Дело началось проще. До меня наш производственный процесс выглядел следующим образом: с утра мы садились и играли в сику, на деньги (вы умеете играть в сику?). Так. Потом вставали, разматывали барабан с кабелем, и кабель укладывали под землю. А потом – известное дело: садились, и каждый по-своему убивал свой досуг, ведь все-таки у каждого своя мечта и свой темперамент. Один – вермут пил, другой, кто попроще,