На «черном американском» ассистентка разговаривала только на публике, из расовой гордости. Пруденс Линкольн знала одиннадцать языков и имела две докторских степени, по физике и по химии. В агентстве она ведала всей технической сферой. Некоторые ее штуковины, если их запатентовать, сделали бы изобретательницу миллионершей, но Пруденс была равнодушна к деньгам. Ей нравилось жить интересно, а в «Ларр инвестигейшнз» скучать не приходилось.
Одну из самых простых своих разработок, «саундпруф-кавер», Пруденс развернула, накрыла с головой их обеих. Понятно ведь, что в номере прослушка, а тонкая, но плотная синтетическая ткань не пропускает наружу ни единого звука.
Мэри втянула под чехол и саквояж, заглянула внутрь.
— Волосок надорван. Ни одной купюры, однако, не утащила. Не воровка — чекистка. Но очень славная, ты права.
— Запомни: 1863, — сказала Пруденс. — Год отмены рабства. Ячейка 18. Удачно, что у них тут автоматическая камера хранения, прямо как на Сентрал Стейшн. — Прыснула. — Вблизи, нос к носу, ты жутко смешная в этих очках. Похожа на Бетси Тротвуд.
Мэри умела и омолаживаться, и состариваться — в зависимости от обстоятельств. Для поездки в Советский Союз удобнее было второе: старуха привлекает меньше внимания. В паспорте проставлен возраст, очень солидный. Большинство женщин в 63 года так и выглядят. Мэри покрасила волосы в седину, нацепила очки с толстыми стеклами, за которыми глаза выглядят размытыми. Очки были непростые, тоже из арсенала Пруденс Линкольн: без диоптрий, но с изогнутыми, подзеркаленными изнутри линзами. Они обеспечивали задний обзор без поворота головы. Благодаря им по пути от вокзала к отелю Мэри срисовала «хвоста»: лысого мужчину, которого приметила еще в поезде.
— Какую еще Бетси Тротвуд? — спросила Мэри.
— Дремучая ты все-таки. Даже Диккенса не знаешь.
— В детстве мать читала мне только русские книжки. А потом было не до книжек. Это ты у нас читательница. Ладно, к черту литературу. Обсудим ситуацию. Что-то случилось. Барченко вдруг передумал со мной встречаться.
— Или записку писал не он. Давай-ка проверим.
Пруденс вылезла из-под чехла. Вынула ящичек с походной лабораторией, стала колдовать над запиской и лондонской бумажкой с адресом. Помощница была виртуозом дактилоскопии, умела снимать отпечатки с любой поверхности и анализировала их лучше любого полицейского эксперта.
Работая, без умолку болтала — для прослушки.
— Интересно, что в новых зданиях Москвы господствует поздневенецианский классицизм. Как будто всех здешних архитекторов покусал Палладио. Американское посольство по правой стороне площади, которое наша славная Роза гордо назвала «шедевром советского зодчества», — вылитый Палаццо дель Капитаниато в Виченце. Перед поездкой я надеялась, что здесь будет сплошной конструктивизм, Корбюзье-Шмарбюзье, а они увлекаются архаикой…
Мэри не слушала. Думала: как там Эдриан и Масянь?
Снова накрылись «саундпруфом».
— Лондонский листок брали в руки двое. Твой указательный и большой я знаю. На правом и левом нижних углах отпечатки другого человека. Так держат листок, когда вручают его почтительно, обеими руками.
Мэри потерла родинку, включила «кино», кивнула.
— Так и было. Барченко вручил мне бумажку торжественно, с поклоном.
— Теперь записка. Некто, назову его «Номер 1», мужчина, писал текст. Придерживал листок всеми пятью пальцами левой руки. «Номер 2», предположительно женщина, брала страницу вот так — очевидно, читая написанное. Отпечатки Барченко отсутствуют.
— Интересно, — сказала Мэри.
— Что будем делать?
— Наведаюсь по адресу. А ты сиди в номере. «В поле» от тебя в России проку мало. Все будут на тебя пялиться. Помнишь, как в Ленинграде на вокзале к тебе подошли дети и попросили передать привет негритянским пролетариям всего мира?
Мэри сейчас проявляла деликатность. От Пруденс Линкольн с ее сугубо кабинетными талантами «в поле» проку не было бы и в Нью-Йорке. Но ассистентка всё равно надулась.
— Я всегда подозревала, что ты скрытая расистка. Ладно. Гуляй, развлекайся. А я допишу статью про апологию белого супремизма в романе «Унесенные ветром» для еженедельника «Ричмонд Афро-Америкэн».
— Подремлю, пожалуй, — громко сказала Мэри. — Повесь табличку «Не беспокоить».
— Слушаюсь, мэм.
Номер был двухкомнатный. В спальне, где большая кровать, собиралась разместиться Пруденс. Начальнице она оставила диван в гостиной, что, учитывая бессонный образ жизни Мэри Ларр, было справедливо. Но для подслушивающих помощница устроила радиоспектакль: поскрипела пружинами в спальне, потом включила портативный магнитофон собственной конструкции. На ленте — сонное сопение с периодическим всхрапыванием. Хозяйка мирно дрыхнет, служанка издает звуки жизнедеятельности в гостиной. Ничего подозрительного.