Выбрать главу

Даниил Мордовцев

Москва слезам не верит

I. КАЛИКИ ПЕРЕХОЖИЕ

В хоромах князя Данилы Щеняти, что у Арбатских ворот, идет пир горой или, как поется в былинах, «заводилось пированьице, почестей пир, собирались все князья, бояре московские».

— А где же, князюшка-сват, твои калики перехожие, что похвалился ими? — спросил боярин Григорий Морозов, сильно подвыпивший, но крепкий на голову и на ноги.

— А на рундуке... Ждут, когда почестен наш пир разыграется.

— Чего же ждать, дорогой тезушка, коли «княжеский стол по полустоле, за столом все пьяни, веселы», — сказал, ставя на стол свою чару, старый князь Холмский Данило Дмитриевич, победитель новгородцев на берегах Шелони-реки.

— Ладно... Веди калик, — кивнул хозяин старому дворецкому.

В столовую светлицу вошли трое калик перехожих: двое молодых и зрячих, а третий старый и слепой. Войдя, калики «крест клали по-писаному, поклон дали по-ученому» и, откашлявшись, затянули:

Нашему хозяину-князюшке честь бы была,Нам бы, ребятам, ведро пива дано:Сам бы хозяюшка с гостьми испилДа и нас бы, калик, ковшом не обнес.Тада станем мы, калики, сказывати,А вы, люди добрые, почетные, слушати,Что про стары времена, про доселетния.

Калики на минуту приостановились, и старший из них, слепой, достав из-за спины «домру», стал перебирать струны... Пирующие притихли: в мелодии слепца слышалось что-то внушительное.

По знаку дворецкого холопы поднесли певцам по ковшу пива. Те перекрестились, выпили, утерлись рукавами...

И вдруг с уст их полилось торжественное:

Из-за лесу, было, лесу темного,Из-под чудна креста Леванидова,Из-под бела горюч камня Латыря, —Тут повышла-выходила, повыбежала,Выбегала тут, волетала Волга-матушка,Лесом-полем шла верст три тысячи.А и много в себя мать рек побрала,А что ручьев пожрала — счету нет,Широко-далеко под Казань прошла,За Казанью-то реку, Каму выпила,А со Камушкой-то Вятку пожрала.А той Вятке-реке честь великая:Поит-кормит она славный Хлынов-град[1],Что родной он брат граду Новугороду...

— Как! — остановил певцов боярин Морозов. — Хлынов — родной брат Новгороду?.. С какой такой родни?

— А как же, боярин, — отвечал слепец, — спокон веку так повелось, от дедов и прадедов наших: Хлынов — меньшой братец Великому Новугороду.

— И мне то же сказывали новугородцы, — поддержал слепца князь Холмский. — Даже посадница Марфа про родство Хлынова с Новым-городом говаривала. И чудно так, словно сказка...

— Не сказка, боярин-батюшка, а быль исконная, — настаивал слепец.

— Так ты расскажи, старче, а мы послушаем, — возвысил голос хозяин и кивнул холопам...

Калики перехожие снова осушили по ковшу пива.

— Давно это было... — степенно начал слепец. — Не сто и не двести лет, а, може, с полутысячи годов тому будет. Воевал тогда господин Великий Новгород — чудь белоглазую. Все мужья новгородские, и стар, и млад, ушли на войну. Не год, не два воевали, а поди годов пять. И соскучились в Новгороде бабы по мужьям. Знамо, дело женское, плоть бабья несутерпчивая...

— Так, так... — угрюмо заметил боярин Морозов. — В Писании убо сказано: «Баба — сосуд сатаны».

— Не всякая баба такова, — возразил князь Холмский. — Ну а что же дале? — обратился он к слепцу. — Сказывай, старче.

— А тут, господа почестные, вышло как будто и по Писанию... — раздумчиво продолжал слепец. — Бабы-то Новагорода, точно горшком этим, чертовым, оказались... Со скуки-то по мужьям и сошлись многие из них, и боярские жены, и служилых людей, и смердки, — сошлись, так бы сказать, с молодью безбородою, что еще и в походах не бывали.

— А и не пять — ровно семь годков воевала тогда новугородская рать... — вступился, будто оправдывая чтото, один из молодых певцов. — Так, слыхал, старики баяли.

— Ин пущай семь, — согласился слепец. — В эти-ту семь годков жены новугородски и прижили с молодью деток. Как тут быть? Воротятся мужья, найдут приплод... Стало быть, либо в прорубь головой, либо...

вернуться

1

Так назывался до 1789 года город Вятка, ныне — Киров.