— Нет, — Людмила рассмеялась. — Я замуж собираюсь. Но ты ведь на мне не женишься?
— Не женюсь, — подтвердил Еровшин. — Я стар для тебя.
— Ты не старый. Ты лучше молодых. Ты умнее всех и в постели лучше.
— Я просто опытнее. Малыми затратами я достигаю вполне приличных результатов.
— Мне это подходит. Я бы за тебя вышла замуж.
— Не получится, — вздохнул Еровшин. — Я никогда не брошу жену. Нехорошо бросать женщину, когда ей за сорок. Она уже никому не нужна. Старых партнеров не предают.
— Брось. Просто в вашей конторе это не поощряется. В чине могут понизить. Кстати, ты в каком чине?
— У нас не чины, у нас звания, — поправил Еровшин. — А звание у меня вполне подходящее.
— А генералом ты можешь стать?
— Уже не могу.
— Почему? — удивилась Людмила. — Ты не старый и умный.
— Я уже генерал, — рассмеялся Еровшин.
— Таких генералов не бывает, — не поверила Людмила.
— А какие бывают? — спросил Еровшин.
— Они толстые, пузатые.
— Ну, это в Советской армии.
— А ты разве не в Советской армии?
— Нет. Мы отдельно.
— Значит, я трахаюсь с генералом? — рассмеялась Людмила.
— Значит, так, — подтвердил Еровшин. — Но об этом всем знать совсем не обязательно.
— Я не болтливая.
— Я знаю.
— Откуда? — удивилась Людмила.
— Знаю, — сказал Еровшин. — Ты ведь о наших с тобой встречах даже Антонине и Катерине не рассказала.
— А об этом ты откуда знаешь?
— Знаю. Наши ведь есть и у вас в общежитии, и у тебя на хлебозаводе.
— Если я угадаю кто, ты скажешь? — спросила Людмила.
— Не скажу, — отрезал Еровшин. — Это уже не твоего ума дело.
Людмила не обиделась. Она никогда не обижалась на Еровшина: знала, что это бесполезно. Если он говорил «нет», никакие уговоры и упрашивания на него не действовали.
Людмила улыбнулась своему соседу в курилке библиотеки, погасила сигарету и снова набрала домашний номер Еровшина. Ей ответил женский голос, немолодой, хрипловатый. Явно курит, подумала Людмила.
— Здравствуйте, Мария Филипповна, — как можно любезнее сказала она. — Это Людмила из Пятого управления. Пожалуйста, попросите Вадима Петровича.
— Пожалуйста, — ответила женщина, и через несколько секунд она услышала его голос.
— Еровшин слушает.
— Я в библиотеке Ленина, — сообщила Людмила. — Настроение паршивое. Жарко.
— Буду через двадцать минут, — ответил Еровшин и повесил трубку.
Будет ругать, что позвонила в воскресенье, или не будет, думала Людмила, выходя из библиотеки. Это даже интересно. Еровшин всегда был ровно спокоен.
Она встала на углу Моховой и проспекта Калинина. С какой бы стороны Еровшин ни подъехал, он ее увидит. Через двадцать минут возле нее притормозила «Волга», он открыл дверцу, она села, и он мгновенно тронул машину.
— Куда мы? — спросила она.
— В бассейн. Тебе же жарко.
— У меня нет купальника.
Он достал из бардачка целлофановый пакет и бросил ей на колени. Она открыла пакет. Ярко-красный купальник-бикини — он всегда и все предусматривал.
В этот жаркий воскресный день в бассейне плавали немногие — люди разъехались на пляжи. Людмила окунулась в тепловатую, нагревшуюся за день воду, легла на спину и медленно поплыла, глядя в небо — серо-голубое летнее московское небо. Она плыла, ни о чем не думая, о чем думать-то: он рядом — он придумает. Потом они посидели в машине, открыв все окна, выкурили по сигарете.
— Поедем в ресторан, — предложил Еровшин.
— Поедем к тебе, — попросила Людмила. В ресторане в этот час наверняка жарко, ей хотелось после бассейна растянуться на прохладных простынях и сосать через соломинку холодный апельсиновый сок.
— На Садовую или на Таганку?
— На Садовую, — решила она.
Она уже понимала, что, видимо, на Таганке жила семья, которую выселили, а квартира со старой мебелью, старой посудой, серебряными вилками досталась его конторе. Когда Людмила бывала там, ей казалось, что сейчас откроется дверь и войдут хозяева. Она как-то сказала об этом Еровшину.
— Не войдут, — ответил Еровшин. — Их расстреляли в тридцать седьмом.
— Но потом реабилитировали?
— Реабилитировали, — подтвердил Еровшин.
— Но у них же остались родственники, которые имеют право на мебель, вещи.
— Родственников не осталось. Их тоже расстреляли.
— А почему людей расстреливали? — спрашивала Людмила.
Еровшин промолчал. Когда Еровшин не хотел говорить, он замолкал, и разговорить его не удавалось. Людмила быстро сообразила: в тридцать седьмом он был совсем молодым, но уже, наверное, служил в органах. Может быть, и сам расстреливал людей, но об этом думать не хотелось.