Говорили о поэтах. Называли Евтушенко, Рождественского.
— Рождественский далеко пойдет, — доказывал уже изрядно выпивший поэт. — Есть в нем бунтарский дух.
— Сейчас много бунтарей развелось, — вдруг почему-то завелся Антон. — Хлебом не корми, только дай критику на старшее поколение навести. Вот сейчас все допытываются: почему мы молчали? Сейчас легко рассуждать. Посмотрел бы я на вас в тридцать седьмом!
— Мы бы не молчали, — гордо заявил поэт.
Катерина смотрела на молодых людей и даже предположить не могла, что одни после этого вечера уйдут из ее жизни навсегда, другие навсегда останутся. Поэт будет руководить отделом культуры в ЦК комсомола, потом станет главным редактором журнала и будет с каждым годом все больше и больше пить и все меньше писать стихов. Он иногда будет звонить ей, читать стихи:
— Еще не вызваны, — обычно отвечала она.
Однажды он так же позвонил и сразу почувствовал ее озабоченность. Он улавливал настроение по паузам, интонациям.
— У тебя проблемы? — спросил он.
— У меня проблемы, — ответила она. — Но в них ты мне не помощник.
— Поэт в России больше чем поэт. Давай встретимся. Поговорим.
Они встретились у входа в Центральный дом литераторов. Прошли в ресторан. Он заказал водки. Они выпили.
— Рассказывай, — сказал он.
Она рассказала. К этому времени она уже была главным инженером химического комбината и вошла в конфликт с директором. Директор стал ее выживать. Надо было или уходить, или начинать борьбу.
— Я приеду на комбинат, — сказал поэт.
— Зачем?
— Я начинал как журналист в газете и с такими ситуациями сталкивался тысячу раз. Если ты не права, я тебе об этом скажу.
— А если права?
— Мы его раздавим, — пообещал он.
Поэт провел на комбинате несколько дней. Разговаривал в парткоме, с начальниками цехов, с рабочими. Потом из газеты «Правда» приехал фотограф. Его привел к Катерине в кабинет секретарь парткома. Через две недели в «Правде» вышел о ней очерк с портретом. Когда Катерину фотографировали, она не выдержала и улыбнулась. С газетной фотографии смотрела молодая улыбающаяся женщина. В очерке было все: и то, как она начинала на галантерейной фабрике, и как училась ночами. И как внедряет сейчас современную технологию. И как ей мешает директор комбината. И как вообще у нас в стране не допускают женщин к руководству, даже таких талантливых, как она.
Катерина тогда позвонила поэту:
— Не надо было директора так…
— Надо, — ответил он. — Мы немногое можем, но когда можем, их надо давить.
Через год Катерина стала директором комбината. Как-то вспомнила, что поэт не звонил целый месяц. Забеспокоилась. Домашний телефон не отвечал. Наконец она узнала, что он в больнице. Доставала дефицитные лекарства. В очередной раз, когда привезла ему бульон, он печально улыбнулся:
— У меня было три жены, осталась одна подруга.
Его жен она не знала. Через несколько дней ей позвонили на комбинат, и бодрый голос спросил:
— Вы Катерина?
— Ну я, — ответила она, пытаясь угадать, с кем говорит, — ее все давно уже звали по имени и отчеству.
— Мы звоним вам потому, что на его письменном столе нашли записку: «Когда я умру, сообщите Катерине» — и номер вашего рабочего телефона.
Она заказала от комбината огромный венок из живых цветов. В одном из цехов оборудование стояло на профилактическом ремонте. Она позвонила начальнику цеха и сказала, что на похороны поэта надо послать свободных работниц. Начальник цеха даже не удивился: надо так надо. В те годы людей часто снимали с работы и выстраивали от Кремля до конца Ленинского проспекта для встречи главы какого-нибудь государства, которому оказывали особую честь. Вдоль проспекта стояли сотни тысяч рабочих, ученых, инженеров, студентов и махали флажками.
На автобусе, в котором сидели сорок работниц, Катерина подъехала к Центральному дому литераторов. Поэт лежал в Малом зале. Провожали его несколько мужчин и женщин среднего возраста и несколько стариков. Когда маленький зал заполнили молодые женщины, один из распорядителей с красно-черной повязкой на рукаве, определив, что Катерина главная, подошел к ней и спросил: