— Я думаю, что у тебя не больше трех претендентов, — усмехнулась врач. — Я могу поговорить со всеми тремя по очереди и врачебную тайну гарантирую.
Перед кабинетом гинеколога сидели будущие матери. Многие из них были с мужьями. Сидели спокойные, умиротворенные молодые женщины, гордо выставив свои округлившиеся животы.
— Ну что? — спросила Людмила, когда они вышли из поликлиники.
— Ничего сделать нельзя. Уже десять недель.
— Надо же так влипнуть! — и Людмила закурила, чего никогда не делала на улице.
— Дай и мне сигарету, — попросила Катерина.
— Тебе вредно.
— Мне все вредно. Дай сигарету!
Катерина закурила, глубоко затянулась, не закашлялась, у нее не закружилась голова. Я совсем взрослая, подумала она.
— Надо звонить Рудольфу, — решила Людмила.
— Зачем? — спросила Катерина.
— На некоторых мужиков это действует. Его ребенок. А вдруг мальчик?
— На него ничего не подействует, — ответила Катерина. — Он мне не простит обмана. Да я про него уже и забыла.
— Вспомнишь! Откажется, так пусть хоть участие примет.
— Какое?
— Может, у него есть знакомые врачи. Может быть, врачи есть у его матери, аборты-то она тоже делала. В конце концов, пусть даст денег. Придется абортироваться у частного врача, они дорого берут, последний аборт мне почти месячной зарплаты стоил.
— Ну уж денег я у него просить не буду, — заявила Катерина.
— Почему просить, требовать надо! — возразила Людмила.
Она еще не раз возвращалась к этому разговору. Людмила нашла гинеколога в другой поликлинике, но и здесь Катерине отказали, и она позвонила Рачкову. Его подозвали к телефону.
— Надо встретиться, — попросила Катерина.
— Зачем?
— Надо поговорить.
— О чем? Мне все ясно.
— Зато мне не ясно, — разозлилась Катерина. — Я беременна. Уже десять недель.
Рудольф помолчал, потом ответил:
— В ближайшее время я не смогу встретиться. Некогда. У меня передачи. Перед съездом мы теперь работаем каждый день.
Вчера вечером они с Людмилой проиграли варианты возможных ответов Рудольфа и пришли к выводу, что он наверняка откажется от встречи.
— Тогда скажи ему, что ты сама приедешь на телевидение, — сказала Людмила.
— А как я туда попаду? Там же пропускная система. Он мне не выпишет пропуск.
— Скажешь ему, что кроме него у тебя на телевидении появились и другие знакомые. Он с тобой испугается встречаться на телевидении. А вдруг ты закатишь скандал? Все, кто служит в военных, идеологических и партийных организациях, больше всего боятся скандалов.
— А ты откуда знаешь? — удивилась Катерина.
— Если говорю, то знаю, — ответила Людмила.
Рудольф молчал, ожидая ответа Катерины, и тогда она решилась:
— Если тебе некогда, я сама приеду на телевидение.
— Это каким же образом? Телевидение — режимное предприятие.
— У меня появились знакомые на телевидении, кроме тебя, они выпишут мне пропуск. — И, не дав Рудольфу времени на обдумывание ответа, Катерина добавила: — Раз ты теперь работаешь каждый день, я приеду завтра.
— Подожди, — заволновался Рудольф. — Завтра мне нужно быть на Суворовском бульваре в Доме журналистов.
— Значит, встретимся в Доме журналистов, — предложила Катерина.
— Не в Доме журналистов, а на Суворовском бульваре, — раздраженно поправил Рудольф. — Ровно в пять напротив Дома журналистов.
Катерина вспомнила, как Людмила убеждала ее соглашаться на все, пусть даже Рудольф назначит встречу в Подольске, главное — не дать ему увильнуть.
— Хорошо, в пять, — согласилась Катерина.
Вечером они с Людмилой обсуждали варианты предстоящей встречи.
— В каждой встрече, — рассуждала Людмила, — должна быть главная цель. Он должен простить тебя, хотя за что прощать-то? Ты тихая, скромная, ты запуталась, тебе нужна помощь, тебе нужен совет, тебе надо принять решение, и ты не знаешь, что делать.
— Я и вправду не знаю, что делать, — призналась Катерина.
— Так вот, он это должен понять. В нем должен проснуться инстинкт мужчины, защитника. И в этой ситуации главное — не пережать, никаких угроз и ультиматумов. Как только мужику ставишь ультиматум, ты сразу загоняешь его в угол, и, как всякий загнанный в угол, он становится зверем. И тогда для него главное — вырваться и забыть этот кошмар. Поэтому никакого напора, надо сыграть растерянность.
— Мне и играть ничего не надо, — сказала Катерина. — Я не то что в растерянности, я в прострации. Я как будто в ловушке, из которой нет выхода.