Сашины сыновья взлетали на качелях вверх-вниз, и Алису от этого их движения совсем укачало. Она резко отвернулась, и напоролась на Иринин взгляд.
Ундина сидела на прежнем месте, но как-то неуловимо – как перед засыпанием, когда очень устал, и предметы перед закрытыми глазами молниеносно меняют размеры с огромных на микроскопические и обратно – она казалась сразу в двух местах, в конце скамейки и прямо перед Алисиным носом.
«Ой-ой-ой», – подумал кто-то детским маленьким голоском внутри Алисиной головы.
На Алису набежала вторая волна духов. Непонятный фрукт, который так ее очаровал при первом знакомстве с запахом, вдруг явственно загнил, и оказался вовсе не фруктом, а сырым порченым мясом.
«И полны темноты, и полны темноты и покоя, мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою», – стучал в висках давешний ритм.
«Все знает, все видит, высоко сидит, далеко глядит», – тоненько пропел внутренний голос, – «хвостом помахивает».
У ундины были страшные глаза. Вся прозрачность из них куда-то вытекла, и осталась одна зияющая воронка зрачка.
Алису накрыл такой ужас, что скрутило живот. Она рванула со скамейки. В два прыжка Алиса оказалась у песочницы, сгребла в охапку Тусика и кинулась прочь с площадки. На песке осталась лежать желтая лопаточка, и Тусик тут же разразился ревом.
– Потерпи, малыш. Сейчас! – бормотала Алиса, подбегая к кованой ограде.
Калитка была заперта на магнитный замок. Свободной рукой Алиса начала дергать за железные прутья, но магнит работал исправно. Ветер донес третью волну запаха. Пахнуло черной застойной водой омута.
Алиса вцепилась в калитку, затрясла ее изо всех сил, и что-то сработало, что-то щелкнуло, а может, просто задремавший в одном из корпусов охранник проснулся, взглянул на монитор и решил открыть ворота застрявшей мамашке, мало ли, может, ключи в сумке потеряла, вот и торчит у ворот с ребенком под мышкой…
Алиса очнулась только на въезде в свой район. Она не помнила, как запихивала рыдающего Тусика в детское кресло, как выруливала через теряющую первые листья рощу на ревущее шоссе, как стояла на светофорах и перестраивалась из ряда в ряд на пути от окраины к центру.
– Господи Боже, никогда больше, – шептала Алиса, припарковавшись во дворе и вынимая утомленного приключением и задремавшего в своем детском кресле Тусика. Тусик пускал пузыри и пах здоровым детством и ванильными сушками.
– Никогда больше, – шептала Алиса, прижимая к губам теплую Тусикову макушку и тыкая свободной рукой в кнопку лифта. Все-таки сын был очень похож на нее. Не рыхлый, не холодный. Крепенький, теплый, ладный мальчик. Земной.
– Никогда, – шептала Алиса, выбирая себе с Тусиком на сайте доступную по деньгам светлую однушку на три станции ближе к пульсирующему, бурлящему центру.
Никогда.
Пиши пропало
– Ну чего, ты готов?
– Да, секунду, не знаю, куда второй пульт задевался. Подожди.
Пока Ваня суетливо искал среди стопок бумаг и хаотично налипших на столешницу пустых кофейных кружек второй пульт, Олег приземлился на диван. Диван когда-то был песочного цвета, но под трением нескольких поколений квартиросъемщицких задниц приобрел какой-то совсем невыразительный, почти несуществующий оттенок.
В Ванькиной съемной все предметы были на грани вымирания – затёртые, загаженные и продавленные до такой степени, что следующей остановкой в их статичном путешествии во времени была неминуемая помойка под окнами беляевской высотки.
Олег прилег на свою половину раскладного дивана, подтащил под голову одну из несвежих подушек и поставил две открытых бутылки пилзнера себе на теплый живот. Руки уже устали держать их навесу, а на то, что Ванька, нашедши-таки второй пульт, будет готов к просмотру, рассчитывать не приходилось.
Ванька был самым старым, с детского сада, другом. Уже тогда вся группа потела в чебурашковых шубах в ожидании Ваньки, который не справлялся со скоростным нормативом одевания даже с помощью воспитательницы. Сначала он невыносимо медленно тыкал ногой в растянутую колготу, потом, уже двумя околгоченными конечностями, в раструбы теплого комбинезона. Наконец, застегнутый на все кнопки и пуговицы, с завязанными под подбородком витыми веревочками теплой шапки с оленями, он заявлял, что хочет писать, и весь ритуал начинался сначала. С тех пор мало что изменилось. Любое совместное с ним предприятие можно было начинать как минимум на полчаса позже – пока Ваня заварит чай, сходит в туалет, найдет, наконец, второй пульт…