На балконе, расчехлив непочатую пачку, Олег закурил, и, не в силах с собой бороться, через балконное стекло глянул-таки еще раз на экран. Там Пьюрфой со своим вечно-издевательским видом как-то заковыристо портил жизнь главному герою. Вообще, Пьюрфой всегда играл злодеев, ну, почти всегда. Так-то актер хороший, многоплановый, театральных ролей у него много, Роял Шекспир Компани в анамнезе, опять же, но денюжку свою на безбедное британское существовании он зашибал как раз ролями негодяев, проходимцев и даже, периодически, серийных убийц. Брал харизмой и переигрывал всех положительных персонажей так, что глаз от него было не оторвать.
Джеймс Брайан Марк Пьюрфой впервые появился в жизни Олега два года назад, когда они с Ликой только начинали жить вместе. В тот ленивый летний вечер они валялись на диване, жрали суши и щелкали по каналам. Лика вдруг сказала ему остановиться и вернуться на предыдущий канал. Там шла голливудская «Ярмарка тщеславия» 2004 года.
– О, обожаю этого актера, – сказала Лика.
Олег пожал плечами, и отложил пульт в сторону. Костюмные драмы он не любил, но ему, правда, было все равно. А через десять минут с ним случился такой секс, какого у них с Ликой никогда не было. Он даже не понял, что произошло и как такое возможно. В Лику с ее вечно-холодными конечностями, белоснежной кожей и круглым, почти гротескно-русским лицом, с ее северным темпераментом и прозрачными, как будто разбавленными на три четверти водой голубыми глазами, будто бы вселилась какая-то другая, незнакомая Олегу женщина, которая, впрочем, не задержалась надолго, и вылетела из Вики с последним спазмом ее неожиданно обжигающего тела.
Следующие несколько месяцев Олег жил воспоминаниями о том вечере, но ничего подобного у них больше не случалось. Потом он скачал «Высотку» пятнадцатого года, и, хотя фильм его поначалу разочаровал, зашедшая на середине в комнату Лика, увидев мелькающего на втором плане Пьюрфоя, внезапно вознесла провальную экранизацию на самый верх Олегова персонального кинорейтинга.
На следующий день Олег скачал все фильмы и сериалы с участием Пьюрфоя, чтобы проверить назревающую теорию. А Лика вдруг заявила, что им нужно сделать перерыв в отношениях, а на беспомощные вопросы Олега только чмокнула его в нос. Ей нужно время, чтобы разобраться в себе. Извини.
Следующие несколько дней Олег валялся на диване, пил Джек Дэниелс из огромной подарочной бутылки, оставшейся с какой-то праздничной пьянки и изучал врага. Он быстро осилил хороший бибисишный сериал «Рим», и теперь мучительно продирался через два сезона душного американского сериала про маньяков, в котором Пьюрфой, конечно, играл заглавного душегуба.
Олег ставил сериал на паузу, и, усевшись по-турецки на ковре перед телевизором, вглядывался в пиксели пьюрфоевского лица, пытаясь понять, как этот далекий человек, отделенный от их мира целым лабиринтом из линз и экранов, пробуждает в его женщине то, что никогда не удается вытащить на поверхность самому Олегу.
У них не было ничего общего. Кроме, разве что, цвета волос – Олег тоже был темненьким. Но не было в глазах Олега такого острого рыболовного крючка, какой был у этого актера. Олег этот крючок чувствовал на себе, только ему при взгляде на Пьюрфоя хотелось не заниматься безумным сексом, а набить кому-то морду, предпочтительно, самому Пьюрфою.
Начав, Олег уже не мог прекратить. Эпизод за эпизодом он смотрел на проклятого англичанина, и рыболовный крючок дергался в его солнечном сплетении, разрывая края никак не могущей затянуться раны. Олег заливал в себя виски, закуривался двумя подряд, и повторял «янеонянеонянеон». Чем дольше он смотрел на Пьюрфоя, тем беспомощней себя ощущал. Он думал об обычном их рыбьем, а не рыболовном, сексе, о Ликиных холодных пятках и шептал «аонможет».
Неизвестно, до чего бы Олег себя довел, но второй сезон про маньяков закончился, и почти сразу позвонила Лика. Она заявила, что нашла себя окончательно, и ну, прости, котик, и тем же вечером появилась на пороге Олеговой квартиры.
Он был так счастлив, так счастлив, что больше не думал про артиста Пьюрфоя, и научился любить Ликины холодные пятки, и быстро овладел настоящим искусством – после каждого секса брать зарождающуюся мысль о том, что опять все не так, как может быть, и выдергивать ее прямо в зародыше, прямо с корнем, да так ловко, что скоро довел этот процесс до автоматизма.
А потом мысль, как надоедливый, но часто устраняемый волос, и вовсе перестала расти.