Баба Йорданка позволяла себе такую блажь только раз в день, за утренней сигаретой. Она знала, что даже если бы вдруг эта утренняя магия сбылась, никакого «всем хорошо» не получилось бы. В ее когда-то большой семье, как, впрочем, в любой нормальной семье, все поколения всегда друг на друга обижались, скандалили, спорили до хрипоты, и в тайне считали себя правыми.
– Ну ладно, – вслух сказала баба Йорданка. Чем старше она становилось, тем нормальнее казалось разговаривать с окружающим миром, и не только с его животными проявлениями в виде наглых котов, а вообще с тем, что вокруг. – Пора и честь знать.
На кухне она взяла поставленные с вечера размораживаться листы теста фило, разложила два листа на глубокий противень, выложила сверху белый сыр сирене, потом еще два листа теста, сыр, тесто, сыр, пока не закончились все листы. Нарезала слоеную конструкцию на квадраты, растопила в микроволновке сливочное масло, полила им баницу. Взбила венчиком яйца с молоком, молоком, правда пришлось поделиться с бандитами. Каждому в свою мисочку по разным углам кухни – за молоко они были готовы продать все полагающиеся им девять душ с родной матерью в придачу.
Йорданка подняла противень, потрясла его, чтобы молочная заливка проникла во все разрезы. Баница была первым, что она научилась готовить еще совсем девчонкой. Сначала помогала бабушке, потом бабушка просто следила, а девятилетняя Йорданка делала все сама. Тогда поднимать противень было тяжело потому, что в маленьком теле не хватало силенок. Потом она о противне даже не задумывалась, все делалось на чистом автоматизме. А сейчас, вот она, вечная рифма молодости и старости, опять стало тяжело.
– Грех жаловаться, – подумала баба Йорданка, задвигая противень в нагретую духовку. – Господи, если ты слышишь, не слушай. Всем довольна, все в порядке.
Тело бабы Йорданки было к ней относительно милосердно. Никогда не сидевшая на диетах, не толстая и не худая, крепкая, она дошла до пожилых лет в хорошем здоровье. Иногда, особенно в сырую погоду, болели суставы и голова тяжелела на смену погоды, но, в целом, особенно в сравнении с вечно разваливающимися как невесты Франкенштейна соседками, тело было к ней милосердно и не предавало.
Пока пеклась баница, баба Йорданка переоделась – из домашнего спортивного костюма в джинсы и шерстяной свитер, расчесала свое когда-то густое, а сейчас заметно поредевшее каре и даже накрасила губы приличной пыльно-розовой помадой, купленной месяц назад в одну из вылазок во Врацу. Она сама не знала, зачем. Деревенская жизнь сильно отличалась от городской, здесь зайти к соседу со свежей выпечкой было совершенно нормальным делом, но это же был Русский, у них так, вроде бы, было не принято. Культурные различия не могли остановить Йорданкино любопытство, но, по крайней мере, придали ему более цивилизованную форму.
Йорданка дождалась одиннадцати – ее сын был типичной совой, в детстве разбудить его в школу было практически невозможно, а по выходным он вообще спал до часу-двух. Покойный Светльо, как и она, был жаворонком, но после нескольких лет бесплодных попыток переучить сына, они оба плюнули, и прочно выучили, что бывают люди, для которых утро никогда не доброе, поэтому легче их просто оставить в покое и дать добрать нужный организму до– и послеполуденный сон.
Она выложила баницу на деревянную разделочную доску, накрыла полотенцем, и отправилась в гости к Русскому. На ее стук долго никто не открывал, потом где-то в глубине дома послышалось шевеление, зашкрябало отдвигаемым стулом или креслом, зашаркали по полу шаги.
Русский открыл дверь. На нем был тот же свитер, что и вчера, те же джинсы, только видно было, что он плохо спал – под глазами были темные, куда-то в нездоровый фиолет круги. Он, вообще, выглядел не очень – худой, как будто кем-то где-то забытый, как будто долго лежал на каком-то заброшенном складе, а сейчас, волею судеб, впервые вылез на свет Божий.
– Да? – в его голосе была хрипота только что проснувшегося человека. Неужели так и спал, в одежде?
– Доброе утро, Андрей, – улыбнулась Йорданка. – Надеюсь, я тебя не разбудила?
– Нет, нет, что вы, – быстро промямлил мужчина. Было видно, что врет, разбудила. Но, по крайней мере, вежливый.