– Нет, заходите, конечно. Извините, Йорданка, а как вас по отчеству? Я знаю, у вас вроде не принято, но как-то мне неловко…
– Никакого по отчеству. Для тебя баба Йорданка. Понял?
– Понял, – улыбнулся Андрей и прикрыл глаза.
Йорданка тихо затворила за собой дверь, и быстрым шагом, почти бегом поспешила к себе домой. Пока она приготовит Русскому обед, нормальный человеческой обед, а не ту мороженую гадость, которую он в себя пихает, можно успеть позвонить Стефке, а потом и Биляне. Время у них еще было. Главное – его не упустить.
***
События следующих дней развивались стремительно, – баба Йорданка не помнила, когда в последний раз она была так занята. На следующий же день после их разговора баба Йорданка серьезно закупилась в большом городском супермаркете. Потом, загрузив холодильник Андрея едой, она выгнала его смотреть кино с ноутбука в маленькой гостевой комнате дома старичков Стоевых, и отдраила дом до блеска. Застелила постель, поставила в сервант новые, не сколотые по краям тарелки, застелила поцарапанный стол свежей скатертью.
Андрей попробовал, было, сунуть ей денег, но Йорданка отрезала:
– Маме своей оставь. У меня хватает.
Готовили они Андрею по дням. День – Йорданка, день – Стефка, день – Биляна. Они готовили рецепты своих бабушек, томили гюведже в расписных глиняных горшочках, фаршировали перцы и запекали ягненка. На улице Росица наступили разом все праздники – Рождество, Пасха, рыбное торжество Никулден. Андрей много не ел – не влезало, но по нескольку вилочек каждого блюда обязательно пробовал. Поначалу он ужасно протестовал, смущался, даже пробовал было поругаться с Йорданкой, но та была непреклонна. Три раза в день на пороге возникала одна из пожилых подруг и деликатно стучала в дверь. Андрей, хоть для виду и бурчал что-то об убийственном балканском гостеприимстве, был рад гостьям.
Йорданка помнила русский лучше всех, две другие подруги делали смешные ошибки в падежах и временах, но, тем не менее, старались поддерживать с Русским разговор как могли. Вскоре он знал абсолютно все сплетни о мелких интригах местного почтамта ( по словам Стефки, она была настоящим серым кардиналом и в жестокой подпольной борьбе за бесплатную кофемашину от муниципалитета ее отделение почти обошло конкурентов из соседней деревни) и о тяжелой судьбе болгарской матери, покинутой четырьмя неблагодарными детьми загибаться от тоски и одиночества ( тот факт, что Биляна проводила большую часть дня, вися на скайпе со всеми разъехавшимися по Европе отпрысками поочередно ей, конечно умалчивался).
Каждый вечер, независимо от того, чья сегодня была очередь готовить, Йорданка заходила пожелать Русскому спокойной ночи. И каждый раз она доводила Андрея до приступов искреннего, детского хохота, развенчивая тщательно плетеные подругами днем мифы.
Через неделю Андрей, то ли от домашней еды, то ли от искренней заботы, немного окреп, и они вышли на прогулку по деревне. Йорданка вела его по местам своего детства. В деревне мало что поменялось, и сарай дяди Румена с улицы Елша, тот самый, с крыши которого она в шесть лет свалилась и рассекла губу так, что пришлось ехать зашивать во врачанскую больницу, стоял себе целехонек там же, где и шестьдесят лет назад. Они зашли к Васьо, который разводил кур, и купили у него десяток яиц, зашли к Станке, которая варила лучшее в деревне вишневое варенье и к Радомиру, в чьем погребе всегда стояла внушительная батарея бутылок с домашней ракией. Она представила Русского своему маленькому миру, и мир принял его как своего. Как будто тот был не Русским, а самым что ни на есть своим, плотью от плоти, как будто купленный им дом старичков Стоевых дал ему новую принадлежность, новую пуповину, связавшую его с маленькой деревней в чужой далекой стране.
Еще через неделю, когда, наконец, окончательно распогодилось, Йорданка, Стефка и Биляна вывезли Андрея во Врацу. Это был красивый, расположенный в долине между горных хребтов городок, с чистым и просторным центром, по которому, как выразилась Стефка, Господь Бог счел бы грехом не прогуляться. Господь Бог также счел грехом не съесть по большому дюнеру в кафе на одной из центральных улиц, запив его бутылочкой холодного болгарского пива.
Подруги не договаривались о том, как себя вести с Андреем, какие слова подбирать и каких тем избегать, просто оно само так сложилось – жить, как будто страшного срока в три месяца нет. Как будто не было того обморока и не будет будущих. Как будто нет боли и страха, а есть только быстрая и буйная болгарская весна и первое свежее солнце. В общем-то, так оно и было, солнце-то уж точно было одинаковым для всех.