Петр, оказывается, далеко не во всем считал возможным нарушать старый порядок, даже в отношении традиционной русской одежды. Другое дело, что, когда дошло до голландского языка, именно он предстал наилучшим переводчиком, бегло переводившим разговорную речь. Царь знаком с широким кругом научной литературы. Его замыслы настолько увлекательны, что де Брюин буквально теряет счет времени — свое путешествие в Персию он продолжит только через полтора года — при содействии Петра и после клятвенного обещания царю на обратном пути снова задержаться в России. «Моя жизнь не была бы полна, если бы я не увидел этой удивительнейшей страны» — признание де Брюина незадолго до его кончины.
Это оказалось совсем не просто — определить для себя Москву. Облик города, дома, сады, улицы — все отступает перед впечатлениями городской жизни, слишком многолюдной даже для европейца, слишком шумной и, конечно же, необычной.
Первое московское жилье де Брюина — в доме одного из прижившихся в Москве голландских купцов. Нахлынувшие толпы гостей — хозяину приходится выставлять столы на триста человек. И среди них сам царь.
Другой купеческий дом. Тоже столы на сотни человек. Де Брюин ждет случая быть официально представленным царю. Вдруг зашедший в комнату человек завязывает с ним беседу по-итальянски. Князю Трубецкому — а это именно он — достаточно знаком чужой язык. Появляется Петр, и разговор переходит на голландский. Даже на родном языке де Брюину отнюдь не просто отвечать на град вопросов спутников Петра о Египте, Каире, разливах Нила, портах Александрия и Александретта — последними особенно интересуется царская сестра принцесса Наталья Алексеевна.
Очень скоро предметом подлинного увлечения Летучего Голландца становится повседневная жизнь москвичей, причем самого среднего достатка, начиная от обычая оставлять в доме, из которого уезжаешь, хлеб и сено — пожелание благополучия новым жильцам, вплоть до манеры шить, надевая наперсток на указательный палец и придерживая полотнище ткани не коленями, а большими пальцами ног, или красить пасхальные яйца в самый любимый у русских «цвет голубой сливы».
Де Брюин без устали колесит по подмосковным дорогам, заглядывает на огороды, в сады, приценивается на торгах — сколько, почем, как на вкус. Он не прочь побывать и в погребах — что запасают, как и надолго ли хватает? В чем-то он даже не путешественник — обстоятельный и хозяйственный голландский бюргер.
Ягоды? Больше всего в подмосковных лесах костяники. Едят ее с медом, едят и с сахаром. Готовят из нее похожее на лимонад питье, которое особенно полезно при горячке: снижает жар. Много под Москвой земляники, но куда больше привозят на торги брусники. Эту ягоду готовят только впрок — заливают водой, подмешивают сахар или мед и употребляют как питье. Пожалуй, это основное, что приносят к столу московские леса. Остальное выращивается на огородах.
Когда появились плодовые деревья в московских дворах? Де Брюин видит Москву сплошным цветущим садом, но ведь заботились о них еще в XVI в. Знаменитый «Домострой» устанавливал особо дорогое наказание за воровство и поломку в садах и огородах: каждое подпорченное (не то что сломанное!) дерево — штраф в три рубля.
И словно предвидя недоуменные вопросы людей начала XXI столетия, де Брюин успевает отметить особенности московского климата. Так ли уж он разнится от нашего сегодняшнего?
«Месяц Апрель начался такою резкою теплотою, что лед и снег быстро исчезли. Река от такой внезапной перемены, продолжавшейся сутки, поднялась так высоко... Немецкая слобода затоплена была до того, что грязь доходила тут по брюхо лошадям...» Летом особой жары не случалось, а в конце сентября непременно выпадал первый снег. В начале октября наступали морозы, вскоре и надолго сменявшиеся дождями, так что, когда в середине ноября Яуза стала и на ней начали кататься на коньках, снега еще не было. И снова «под исход года время настало дождливое... Но в начале Генваря, с Новым годом, погода вдруг переменилась: сделалось ясно и настали жестокие морозы». И так повторялось из года в год.