«...А ис порт моих сыну моему Семену: кожух червленый жемчужьныи, шапка золотая. А Ивану, сыну моему: кожух желтая обирь с жемчугомь и коць великий с бармами. Андрею, сыну моему: бугаи соболий с наплечки с великим жемчугомь с каменьемь, скорлатное портище сажено с бармами. А что есмь нынеча нарядил 2 кожуха с аламы с жемчугомь, а то есмь дал меньшим детям своим, Марьи же Федосьи, ожерельем». Была одежонка и попроще — парадный наряд лишний раз не надевали, так и ее раздать попам по церквям на помин души.
Но главным, конечно, оставалась земля, княжество. Волости, села, деревни, угодья, мельницы, бортницы с медовым оброком, луга, рыбные ловли. Уж тут князь тем более все знал наизусть, каждый косогор помнил, каждое селение, что к чему «потягло» — относилось. Здесь и нужна особая мудрость, чтобы власть была у старшего сына, сила, а только и младшим чтоб не обидно, чтоб против московского князя не бунтовали, брат на брата войной не шли. Потому вместе с уделами и дальними землями доставались каждому селения подмосковные и дворы московские: каждый на своем, а все-таки одной семьей.
Калита рассудил оставить Москву во владении всех сыновей — пусть каждый год получают по очереди с нее доход. И столицу делить не придется, а братьям теперь уже и вовсе не разойтись. А дальше «сыну большому Семену» — Можайск, Коломну, 16 волостей да из подмосковных сел Копотеньское, сельцо Микулинское, село Махаловское да село Напрудское. Сыну Ивану — Звенигород, Кремичну, Рузу и 10 волостей вместе с подмосковным селом Вяземьским. Андрею, как младшему, отходили Серпухов с Лопасней, 9 волостей да подмосковные Труфоновское, Коломеньское, Ногатинское и Ясиновьское. Четырнадцать волостей отходили княгине Олене «с меншими детми», «село Михайловское на Яузе, Деигунинское и 2 села Коломеньскии».
На случай татарского нашествия — и о такой беде загодя думать приходилось: «А по моим грехам, ци имуть искать татарове которых волостии, а отоимуться (будут захвачены), вам сыном моим, и княгине моея поделите вы ся опять тыми волостми на то место (вместо захваченных)».
Первая духовная грамота великого князя Дмитрия Ивановича
Так и видно в княжеских духовных, что одни князья жен любили больше, другие меньше, одни ценили своих княгинь за кротость, незлобивость, другие отдавали должное воле и уму, верили в их здравый смысл больше, чем в рассудок сыновей. Да и не вели княгини того теремного, скрытого от глаз посторонних образа жизни, как привычно утверждают учебники истории.
Вот и теперь победитель Куликовской битвы знал — жизнь подходила к концу, с ложа болезни ему не встать. А между тем оставалась немалая семья — восьмерых сыновей родила ему княгиня, ждала девятого. Строгий с князьями, жестокий с боярами — недаром будут его называть прямым предшественником Ивана Грозного, — в семье хотел Дмитрий Донской мира, тишины и надежду всю видел не в старшем сыне, которому завещал великокняжеский стол, — в своей княгине: «...А по грехом моим, которого сына моего бог отимет, и княгини моя поделит того оуделом сынов моих. Которому что даст, то тому и есть, а дети мои из воли ее не вымутся...»
Древний повествователь, оставивший рассказ о житии и кончине Дмитрия Донского, все сосчитал: «Поживе лет с своею княгынею Евдокеею 20 лет и 2 лета в целомудрии, прижи (прижил) сыны и дщери и въспита (воспитал) в благочестии; а вотчину свою великое княжение держаше лет 29 к 6 месяць, а всех лет от рождества его 30 и осмь и 5 месяц». Всего-то 38 лет, а если вспомнить, что на них пришлось!
Девяти лет осиротел. Родители ушли один за другим. Сначала отец Иван Иванович, за тихий, незлобивый нрав так и прозванный Кротким. Потом мать. А там и единственный младший брат Иван. Сиротство было тем горшим, что не умел великий князь Иван Кроткий князей в своей воле держать. В междоусобицах о былой силе Москвы стали забывать не то что тверичи, рязанцы, суздальцы, но и куда более слабые муромцы. Не диво, что тогдашний ордынский хан Навруз не колебался: ярлык на великое княжение отдал нижегородско-суздальскому князю Дмитрию-Фоме Константиновичу. Одно счастье, что пошли у татар «замятии». Сами расправились с Наврузом, зато на его место объявились целых два хана. Тот, что за Волгой, — Авдул поддерживал сидевшего во Владимире Дмитрия-Фому. Тот, что в Орде, — Мурат склонился на сторону Москвы. Сумели московские бояре исхитриться — выхлопотать ярлык на великое княжение малолетнему княжичу. То ли в 11 лет, то ли того раньше довелось Дмитрию в первый раз съездить на поклон к хану.
Хорошо, что получил ярлык, того лучше, что остался жив. На великокняжеский престол вступил — «покняжился» во Владимире — 12 лет. Год спустя и Авдул свой ярлык прислал — рассчитал, что в союзе с московским боярством надежней. Только тогда возмутился Мурат и от себя права передал все тому же Дмитрию-Фоме, а тот не замедлил явиться с войском во Владимир.