Портрет Ф.Г. Волкова
Но с годами все начинает меняться. Почти незаметно. На той же сцене оперы чередуются с французскими трагедиями и комедиями. Итальянскую комедию масок с непременными ее участниками — Арлекином, Пьерро, Коломбиной, Бригеллой сменяет Мольер. Появляются русские трагедии А.П. Сумарокова. Они «разыгрывались» воспитанниками все того же Сухопутного шляхетного корпуса, высшей школы военных инженеров. Былые «страсти», преувеличенные чувства начинают уступать место простой человеческой жизни.
Стихи Сумарокова нам понятны и близки, они живут рядом с нашими чувствами. Еще в начале 1750-х гг., переложенные на музыку Г. Н. Тепловым, они вошли в первый сборник русских песен. Начало отказа от полного господства оперы лежало как раз там.
А самый Оперный дом? Его судьбу решила не перемена вкусов, но общая установка правления Екатерины II. Просвещенная, как она сама себя называла, императрица меньше всего была заинтересована в общедоступном театре. Другое дело — придворные спектакли, императорская сцена. В 1783 г. все было решено: «ее императорское величество изустно указать изволила находящийся в Москве оперный театр со всем, что к нему принадлежит, отдать в Московский Воспитательный дом...»
Колоссальный общедоступный городской театр Екатерина заведомо приговаривала к разрушению — как бы смог его содержать «дом для сирот и подкидышей»! К рубежу XIX столетия театра уже не существовало.
Что же касается сложившейся в Москве традиции, то сегодня просто трудно поверить, что почти 240 лет назад, в 1758 г., на южном берегу ныне засыпанного Красного пруда (память о котором сохранилась в названии Краснопрудной улицы) содержатель Петербургской итальянской комической оперы Аокателли сооружает еще один театр на 4 тысячи мест, «без всякого утеснения», и дает представления на итальянском языке, что нисколько не смущает зрителей. Здесь 18 февраля 1759 г. дается первый «публичный машкерад» — маскарад. Огромным успехом у москвичей пользуется итальянская опера «Граф Кармелла». Тогда же направленные из Петербурга первый русский актер Федор Волков и москвич Яков Шумский ставят в «Локателлиевом доме» русские спектакли. Театр стал неотъемлемой частью московской жизни.
ЛИСТОК ИЗ ФАГОТА
Для чего не веселиться?
Бог весть, где нам завтра быть!
Время скоро изнурится,
Яко река, пробежит —
И еще себя не знаем,
Когда к гробу прибегаем...
Аббат Вивальди собирался в Москву. Тот самый венецианский аббат, сочинения которого исполнялись по всей Европе, а мастерство рождало легенды — обыкновенному человеку не дано так владеть скрипкой! Легендой стало и его спасение из рук святейшей инквизиции. Во время богослужения аббат оставил алтарь, чтобы записать мелькнувшую в голове музыкальную фразу. Смертный приговор миновал его чудом: инквизиторы признали Вивальди всего лишь сумасшедшим.
И вот теперь, в 1732 г., мысль о Москве. Любопытство? Но аббат был стар. Деньги? Директор венецианской консерватории, он в них не нуждался. Пустые слухи? Но в том же году в Россию уезжает ученик таинственного аббата скрипач и композитор Верокайи — так или иначе, возможность не была упущена.
...Низкие дощатые потолки, затянутые грунтованным беленным под штукатурку холстом. Холщовые набивные обои — травы с желтыми разводами — модный товар с ярославской фабрики Полотняникова. Окна, плотно прикрытые с сумерками красным сукном. Красной кожи стулья. Дубовые столярной работы столы. Обеды с нескончаемой переменой блюд. И музыка — несколько музыкантов — «для слуху».
Или иначе. Покои побольше. На полотне потолка плафон — античные божества вперемежку с придуманными добродетелями. Медные люстры — «паникадила» с десятками свечей. Полы «дубовые штушные» — паркет. Двери «под белила с золотым дорожником». Но те же за красным сукном окна. Обои с тусклыми пятнами зеркал. Стулья по стенам. И музыка — для танцев. На маскарадах. Вечерах. Приемах дипломатов.
И сама Анна Иоанновна. Днями напролет в широком засаленном капоте. Повязанная по-бабьи застиранным платком. С детьми Бирона, «до которых имела слабость». За пяльцами. За письмами: «А Кишкине жене очень вы хорошо сделали, и надобно ее так [в тюрьме — Н.М.] содержать, пока совершенно в память не придет или умрет...» Музыка появлялась вместе с «тягостным» парадным платьем, залитым волной алмазной россыпи. Так полагалось. Так было при каждом европейском дворе.