Снова спорили. Снова бились. И тем опаснее стала та распря для Москвы, что в страшное, отмеченное буранами и суховеями лето 1365 г. от вспыхнувшей в Чертолье (сегодня — район Храма Христа Спасителя) Всехсвятской церкви сгорел в одночасье вместе со всем городом и посадами и Кремль. Не просто дворы с постройками и терема — сколько раз доводилось их ставить заново, — а дубовые кремлевские стены, срубленные всего-навсего 25 лет назад. Москва осталась без защиты да еще с 15-летним князем, слишком молодым и неопытным.
Сильным духом Дмитрий Иванович от рождения был, властным и крутым нравом стал, но вот строптивости не знал. И на этот раз не стал своей воли творить. Держал совет с боярами, с близкими, согласился со словами своего духовного опекуна, мудрого митрополита Алексия.
Строительство Московского Кремля при Дмитрии Донском. Миниатюра из Лицевого летописного свода
Сын черниговского боярина Бяконта, Елевферий в юности принял постриг в московском Богоявленском монастыре под именем Алексия. Прославился он ученостью, перевел на славянский язык Новый Завет, побывал и в Царьграде, как назывался будущий Константинополь, где и был поставлен в сан митрополита еще при великом князе Иване Кротком. Дмитрий Иванович при нем родился, при нем вырос. Вот и теперь посоветовал митрополит не тратиться на восстановление деревянной крепости, а возвести белокаменную.
Как пишет летописец, «тое ж зимы князь великый Дмитрей Иванович, погадав с братом своим с князем Володимером Андреевичем и с всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслиша (что задумал), то и сотворите, то е ж зимы повезоша камение к городу». А ведь дело было совсем новое. На владимиро-суздальских землях каменная крепость сооружалась впервые. До того времени пользовались камнем для оборонных сооружений только псковичи и новгородцы. Надо было учиться, и надо было спешить.
Москва оказывается в кольце новых каменных стен, выдвинутых на 60 с лишним метров относительно старых: необходимо было обезопасить разросшийся восточный посад. Возводятся 6 проездных башен и 3 круглые угловые «стрельницы». Красавица крепость поражала воображение и своей мощью, и расчетом форм. Во время реставрационных работ 1934 г. удалось найти в толще более поздних стен небольшие участки старой кладки. Судя по ним, толщина стен XIV в. достигала 2—3 метров. Строители пользовались так называемой техникой забутовки, заливая известковым раствором «рваный» камень, поверх которого велась облицовка хорошо обтесанными и тщательно пригнанными белокаменными блоками. «Городниками» — градостроителями настолько дорожили, что нередко право распоряжаться ими специально оговаривалось в межкняжеских договорах.
И все же действительным чудом была быстрота строительства. Камень находят в 30 километрах по течению Москвы-реки, у села Мячково. Весь необходимый для строительства Кремля запас москвичи сумели доставить по реке по льду и воде. Как долго продолжались работы — у исследователей нет общей точки зрения. Академик М.Н. Тихомиров склонен предполагать, что к полному завершению они пришли через 15 лет.
Для Дмитрия Донского каменный Кремль представлялся не только могучей крепостью, которая могла успешно противостоять набегам Орды или Литвы. Он позволил объединить вокруг Москвы многие удельные княжества. Летописец так и пояснял, что вместе со строительством белокаменного града московский князь начал «и всех князей русских привожате под свою волю, а которые не повиновехуся воле его, а на тех нача посегати (наступать)».
Какой же удачей стало, что через год — и снова при участии митрополита — сладилась свадьба московского князя с дочерью князя суздальского, того самого Дмитрия-Фомы Константиновича, который уже дважды отнимал у юного Дмитрия Ивановича великокняжеский стол. Договорились на том, что московские войска помогут суздальскому князю отнять у его младшего брата — Бориса Константиновича Нижний Новгород и сесть там на княжение. И вот под радостный перезвон колоколов вступили в белокаменную Воскресенскую церковь коломенского кремля московский великий князь Дмитрий и суздальская княжна Евдокия.
На браках замирялись, заключали союзы. Расчет был прежде всего. Но была и любовь. Великая. Верная. А вместе с ней забота о супруге, почтение к нему. Древний повествователь мог ограничиться простым перечнем дел Дмитрия Донского, но не «налегла» у него рука обойти плач Евдокии по мужу — как убивалась над ним, что говорила: «Како умре, животе мой драгий, мене едину вдовою оставив? почто аз преже тебя не умрох (не умерла)? како заиде, свет очию моею? где отходиши, сокровище живота моего? почто не промолвише ко мне? цвете мой прекрасный, что рано уведаеши? винограде многоплодный, уже не подаси плода сердцу моему и сладости душе моей; чему, господине, не воззрише на мя, ни промолвиши ко мне, уже ли мя еси забыл?..»