Первый естественно возникавший вопрос — каким образом история московской церкви могла оказаться на восточном склоне Уральского хребта, при впадении в Урал речушки Урляды. Скорее всего сборник мог составлять собственность кого-то из попавших сюда офицеров. Верхнеуральск был основан всего лишь в 1734 г., до 1775 г. носил название Верхнеяицка и входил в состав Уйской охранной линии. Но в 1755 г. он был в центре событий так называемого Бурзянского бунта, охватившего башкир и мещеряков. Офицеры попали сюда с воинскими частями, присланными для подавления мятежа. Трудно представить, чтобы кому-нибудь, кроме жителей Замоскворечья, была интересна история приходской, не прославившейся никакими святынями церкви.
Согласно «Сказанию», в последние годы царствования Анны Иоанновны в московском климентовском приходе находились палаты А.П. Бестужева-Рюмина. По предположению автора, пребывал «боярин» постоянно в Петербурге. За оставленным хозяйством доглядывал его управляющий Иван Данилыч Монастырев. Ввиду сильного обветшания Климентовской церкви ее давний настоятель и подружившийся с ним управляющий решились просить вельможу о вспомоществовании. В своем письме они просили его о деньгах на ремонт и — чтобы подсластить пилюлю, поскольку А.П. Бестужев-Рюмин щедростью не отличался, — о лекарствах. Было известно, как увлекается граф их составлением. Но расчет оправдался только наполовину: лекарства пришли, деньги — нет.
Когда дворцовый переворот привел на престол Елизавету Петровну, Бестужев-Рюмин деятельно помогал цесаревне и в честь знаменательного события решил возвести новый храм. При этих обстоятельствах ему припомнилась забытая московская церковь, престольный праздник которой приходился на редкость удачно на день восшествия новой императрицы на престол. «Боярин» выделил на строительство 70 тысяч рублей, заказал придворному архитектору план и фасад и отправил в Москву для ведения строительных работ надворного советника Воропаева.
Заслуживало ли доверия «Сказание»? Во всяком случае, в ряде утверждений его легко было проверить. Палаты Бестужева-Рюмина в климентовском приходе действительно существовали — о них говорили совершавшиеся прихожанами акты купли-продажи «в смежестве». Управляющий И.Д. Монастырев упоминается в бестужевском архивном фонде. Священником, многие десятилетия состоявшим в приходе, был скорее всего Семен Васильев, хлопотавший о починке церквей и в 1720-х, и в 1740-х гг.
Правда, находился А.П. Бестужев-Рюмин не в Петербурге, а за рубежом. С 1720 г. он состоял русским резидентом в Дании, с 1731 г. в Гамбурге, с 1734 г. снова в Копенгагене, а до 1740 г. посланником при нижнесаксонском дворе. Приезды его в Россию были нечастыми и ограничивались обычно одним Петербургом. Но зато редкой портретной чертой было увлечение вельможи химией.
Где бы ни приходилось находиться Бестужеву-Рюмину, он всюду оборудовал превосходную химическую лабораторию и набирал необходимых для работы в ней помощников из числа профессиональных химиков-фармацевтов. Опыты в бестужевской лаборатории велись постоянно и с его непосредственным участием. Дипломата занимало искусство врачевания и составления новых лекарственных препаратов.
Успех Бестужева-Рюмина — многие ли химики могут похвастать созданием лекарства, продержавшегося в обиходе медицины без малого двести лет! — остался в истории лекарствоведения. Знаменитые Бестужевские капли, иначе спирто-эфирный раствор полуторахлористого железа, считавшиеся незаменимым средством для восстановления нервной системы!
В жизненных перипетиях дипломата занятия химией имели свои полосы удач и неудач. В одну из последних сотрудник Бестужева-Рюмина химик Лемоке решил обогатиться за счет изобретенных при его участии, как их тогда называли, «капель жизни». Рецепт был продан французскому фармацевту Ламотту, который не замедлил пустить их в ход под своим именем.
Лекарство творило чудеса. Имя Ламотта приобрело европейскую известность. И понадобилось личное вмешательство Екатерины II, чтобы положить конец незаслуженной славе. В начале 1770-х гг. в «Санкт-Петербургских ведомостях» появился специальный царский указ, утверждавший приоритет Бестужева. Все это произошло после смерти дипломата и стало своеобразным памятником его научной деятельности. Современники утверждали, что Екатерине довелось испытать на себе живительное действие лекарства, и из-за одного этого она испытывала к изобретателю чувство живейшей признательности.