В момент первоначального строительства К.М. Матвеев располагал единственным в Москве собственным домом «на монастыре» Климентовской церкви. В Замоскворечье два дома числились и за его женой Анисьей Григорьевной, однако по своим размерам все три владения никак не свидетельствовали о высокой состоятельности семьи. К началу 1820-х гг. ни Матвеева, ни его жены среди московских домовладельцев уже не числилось. Исчезла их фамилия и из исповедных книг климентовского прихода — основной формы регистрации москвичей. Сын Матвеевых, чиновник 8-го класса в Воспитательном доме, за восстановление утраченного жилья браться, по-видимому, не стал, удовлетворившись казенной квартирой, которую предоставляла ему служба.
Между тем имя К.М. Матвеева появляется там, где его меньше всего можно было ожидать, — в архиве Бестужева-Рюмина. Прихожанин Климентовской церкви не занимает сколько-нибудь значительного положения в ведомстве великого канцлера, но выполняет какие-то неизвестные личные его поручения. В 1741 г. он, по-видимому, становится посредником между Бестужевым-Рюминым и правительницей принцессой Мекленбургской Анной Леопольдовной. Без посредников будущий канцлер в это время не мог обойтись. Формально над ним довлеет суровый приговор, из ссылки в Петербург он привезен тайно, но правительница испытывает все большую нужду в услугах опытного царедворца. К.М. Матвеев пользуется в этой ситуации почти неограниченным доверием проникать во дворец, передавать важные бумаги. По-видимому, и в отношении окончания строительства Климентовской церкви на долю Матвеева выпала именно роль посредника, потому что Бестужев-Рюмин снова находился в «жестокой ссылке» и сам заниматься московским строительством не имел права.
В последние годы правления Елизаветы Петровны он завязывает отношения с ненавидимой ею невесткой — будущей Екатериной II. Приняв один из болезненных припадков императрицы за смертельный, канцлер предпринимает несколько опрометчивых шагов, чтобы обеспечить престол великой княгине. Его действия становятся известными выздоровевшей Елизавете Петровне, и Бестужев-Рюмин в который раз в своей жизни приговаривается к смертной казни, милостиво заменяемой пожизненной ссылкой с лишением всех чинов, знаков отличия, поместий и дворянства. Местом его ссылки на этот раз оказывается сельцо Горетово вблизи Можайска. Возобновленные работы по строительству Климентовской церкви должны были напомнить императрице о былой верности разжалованного царедворца.
Но довести строительство до конца и на этот раз не удалось. С вступлением на престол Екатерины II Бестужев-Рюмин восстанавливается во всех правах, возвращается ко двору, занимает, хотя бы формально, место доверенного советника императрицы. В этих условиях излишние заботы о памятнике ее предшественнице были и не нужны, и опасны. Былой канцлер снова начинает тянуть с оплатой работ, а затем, по-видимому, и вовсе отказывается от их продолжения. Отсюда возникает характерное для Климента несоответствие между тщательно и изысканно оформленными фасадами и предельно скупой, грубоватой отделкой интерьеров, скупой маловыразительной лепниной в них. Замысел архитектора? Но для ответа на этот вопрос надо было бы наконец со всей определенностью назвать имя зодчего.
Путаясь в датах строительства церкви, трапезной, колокольни, справочники приводят несколько возможных вариантов, впрочем, не подтвержденных никакими документами. Здесь и глава московской архитектурной школы Д.В. Ухтомский, и наблюдавший за всеми московскими и подмосковными дворцовыми постройками А.И. Евлашев, и даже В.В. Растрелли, которого некоторые исследователи готовы заменить одним из учеников модного мастера. Между тем «Сказание» обращается к понятию «придворного архитектора», иначе говоря, строителя, достаточно известного при дворе, если и не состоявшего непосредственно в штате, — выполнявшего соответствующие заказы. И если так расчетливо выбирал будущий канцлер факт строительства соименной знаменательному для императрицы дню церкви, то скорее всего должен был примениться к вкусам Елизаветы Петровны и при выборе зодчего.