Так или иначе, пришлось княгине вместе с Дмитрием Ивановичем скрываться в Костроме. Между тем, что ни год, приносила Евдокия князю сыновей. И хотя успела родить последнего за несколько дней до кончины мужа, не вошел княжич Константин в духовную. Неоткуда было уже взять князю сил на составление нового завещания.
Все оставалось на Евдокию Дмитриевну, даже самый страшный вопрос — если, не приведи Господь, не станет в одночасье старшего сына и наследника.
Нашествие Едигея. Миниатюра из Лицевого летописного свода
Думал об этом Дмитрий Донской: «...А по грехом моим, отыми бог сына моего, князя Василья, а хто будет под тем сын мои (кто будет из братьев следующим по возрасту), ино тому сыну своему княж Васильев оудел, а того (Василия) оуделом поделит их (остальных) детей моя княгиня...» И снова, как заклятие, отцовские слова: «А вы, дети мои, слушайте своее матери, что кому дасть, то тому и есть...»
Знал Дмитрий Иванович цену своей княгине, недаром увещевал сыновей. Так и вышло. Сама детей поднимала. Сама уму-разуму учила, дружбе братней наставляла. Ни один против старшего брата голоса не поднял. Под стягом великого князя все вместе в походы ходили. Всегда скопом держались.
Василий I Дмитриевич, когда пришел его черед умирать, жену с сыном поручил тестю да двум братьям — Андрею и Петру Дмитриевичам. Андрей имел в уделе Можайск, Верею, Медынь, Калугу, Белозерск. Петру достались Дмитров и Углич. Но когда старший брат захотел ему Углич заменить на другие земли, слова не сказал. Ходил по приказу Василия Дмитриевича воевать литовцев и ливонцев — в помощь Новгороду Великому. Во время нападения хана Едигея был оставлен великим князем защищать Москву.
Углич понадобился младшему, Константину, которого Василий I позже наместником своим посылал то в Новгород, то во Псков. Один раз только Константин взбунтовался — не захотел признать власти над собой племянника — сына Василия. О том же долгие годы спорил и второй сын Донского, Юрий, князь звенигородско-галицкий. Но все это много позже смерти матери.
Не потому ли так болела за лад и порядок в семье Евдокия, что знала, как нужны они были всему княжеству Московскому! Вот и плакала, провожая в последний путь мужа: «Осподарь всей земли Русьской был еси, ныне же мертв лежише, ни в кем же не владееши; многия страны примирил еси и многия победы показал еси, ныне же смертию побежде еси, изменися слава твоя, и зрак лица твоего пременися во нетление; животе мой, како повеселюся с тобою? за многоценныя багряница худыя сия бедныя ризы приемлеши, за красный венець худым сим платом главу покрываеши, за полату красную гроб приемлеши; свете мой светлый, чему помрачился еси?»
Плакала, да не много часу отводилось на вдовьи причитания. По обычаю, хоронили на следующий день после смерти. Так и Дмитрия Ивановича отнесли 20 мая из княжьего терема в Архангельский собор Московского Кремля, чтобы положить рядом с отцом, дедом, всеми предками.
Другие вдовые княгини сразу после похорон думать о монастыре начинали. Евдокия на такую долю согласиться не могла. Что за дела сразу взялась — осудили княгиню. Что через год после смерти мужа свадьбу старшего сына сыграла — тоже в заслугу не поставили. А не могла поступить иначе, так как еще во время поездок по западным землям выбрал Дмитрий Иванович невесту наследнику, само собой разумеется, из расчета, — дочь литовского князя-воителя Витовта. Обо всем договорился, а свадьбы сыграть не сумел. Евдокия опасалась, как бы не расстроилось дело, — значит, нужное, коли великим князем было задумано.
Теперь лишь про себя оставалось повторять слова вдовьего плача: «еще бог услышит молитву твою, помолися о мне, княгине твоей; вкупе жих с тобою, вкупе и умру с тобою, уность (юность) не отъиде от нас, и старость не постиже нас; кому приказывавши мене и дети своя? не много нарадовахся с тобою, за веселие плач и слезы приидоша ми, а за утеху и радость сетование и скорбь яви ми ся: пошто аз преже тебе не умрох, да бых не видела смерти твоея и своея погибели?»