Объяснения Калугина по поводу исчезнувших времевских денег носили достаточно невразумительный характер. Калугин не мог отрицать, что они так или иначе связаны с ним. Часть была якобы передана самим Времевым Антонову, другую, по его поручению, передал тому же Антонову Калугин. Круг замкнулся. Доноситель и единственный свидетель в одном лице поддержали друг друга. Впрочем, не только в этом.
Утверждения Калугина целиком опирались на свидетельства одного Антонова. Другое доказательство — письмо Времева Антонову с фразой о «великой неприятности», случившейся «вчерашним днем». Правда, «неприятность» не была раскрыта. Правда и то, что «вчерашний день» приходился на 25-е: на письме стояли даты, проставленные рукой отправителя и получателя, — 26 февраля.
Много сложнее обстояло дело с почерком. Времевское письмо — Калугин принужден признаться — было написано «под диктовку» им самим. Времев ограничился тем, что его подписал. Но в «Деле о скоропостижной смерти коллежского советника Времева» под № 206 первой описи фонда Государственного совета по департаменту гражданских и духовных дел на листе 98-м безоговорочно утверждается несходство подписи в письме с подлинной рукой Времева. Варвара Александровна Шатилова-Алябьева была права: «Подпись руки Времева, сличенная в Правительствующем Сенате с прочими его письмами, оказалась несходной. На таковом подозрительном акте сооружено обвинение четырех семейств единственно в том намерении, чтобы прикрыть неосновательные донесения начальников губернии».
Оснований для возбуждения дела по меньшей мере недостаточно. И тем не менее события начинают развиваться с ошеломляющей стремительностью. Через четыре дня после подачи записки Калугин дает объяснения гражданскому губернатору Г.М. Безобразову. Еще день, и 11 марта обер-полицмейстер Шульгин 1-й обратится к московскому митрополиту Филарету за разрешением на эксгумацию тела, и властный, суровый Филарет незамедлительно просимое разрешение дает. Почему?
Теперь Шульгин 1-й свободен в своих действиях. У Алябьева, Шатилова, Давыдова и Глебова отбирается подписка о невыезде. 14 марта происходит эксгумация, превращаемая с ведома и по желанию полиции во всенародное зрелище. Первый и единственный раз в истории Москвы! Главный помощник Шульгина 1-го, не уступающий ему в ретивости и службистском рвении полицмейстер А.П. Ровинский приглашает — иного определения не найти — присутствовать всех желающих. Вскрытие будет происходить среди бела дня в самом Симоновом монастыре — оговоренное Филаретом или подсказанное ему условие — при гостеприимно распахнутых воротах.
«Не сотни, может быть, тысячи, — напишет под свежим впечатлением случившегося Екатерина Александровна Алябьева, — были зрителями сего необыкновенного, ужасного и жалостного зрелища, разнесшегося тотчас по стогнам столицы с ожидаемою баснею». Именно ожидаемою.
Меры предосторожности были предусмотрены. Производившего вскрытие прозектора не привели, как того требовала юридическая процедура, к присяге, и главное — ему не дали подписать протокол. Ото всего можно было отказаться, все поставить под сомнение. Листы 13-й и 14-й дела № 45 за 1826 г. «О лицах, прикосновенных к делу об обыгрании в карты и убиении коллежского советника Времева», хранящегося в фонде III Отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, сохранили все отдававшиеся распоряжения. Путь для слухов и сплетен свободен. Доброе имя Алябьева, заслуги боевого офицера, слава любимого композитора окажутся под ударом много раньше, чем события примут роковой оборот.
14 марта — эксгумация тела Времева. 17 марта — первый допрос Алябьева. 18 марта — выделена стража для домашнего ареста обвиняемых и арестованы все слуги не только самого Алябьева, но и его сестры Екатерины Александровны. 19 марта — арест Калугина, которого помещают в съезжий дом. И это самое непонятное.
Доносчик благонамеренный и верноподданный на одном полозу с предполагаемыми преступниками! Потому ли, что обер-полицмейстеру его роль не представляется однозначной, потому ли, что пребывание в съезжем доме способно оградить былого стряпчего от нежелательных встреч и воздействий, — слишком легко начинает он противоречить самому себе. А Калугин нужен. Время покажет — очень нужен. В конце концов, только благодаря ему генерал-губернатор Д.В. Голицын будет иметь основание обратиться с докладной запиской о произошедшем в старой столице неслыханном злодеянии. Подобно обер-полицмейстеру, князь не собирался терять ни одного дня.