А. А. Алябьев. 1831
Резолюция императора не оставляла никакой надежды на снисходительность и простую объективность: «Дабы строгое внимание было обращено на сие гнусное происшествие для открытия виновных и должного примера над оными, как над бессовестными игроками». Ложь генерал-губернатора вызывала к жизни волевое решение, которое оставалось без рассуждений принять к исполнению. Александр требовал «должного примера» — этот пример следовало явить. Знаменательным было то, что времени на рассмотрение голицынского доклада у императора чудом хватило даже во время пребывания в Варшаве.
Предназначенное ему предостережение Комитет министров не замедлил подтвердить своей властью, обезопасив себя от возможных неожиданностей (кто знает, как повернется следствие!) со стороны будущих судей: «Употребить деятельнейшие меры к скорейшему окончанию следствия; по поступлении же дела в судебные места решить во всех инстанциях без очереди и немедленно и о приговоре, каковой по оному окончательно последует, не приводя в исполнение, представить Комитету».
Иными словами, заранее высказанное недоверие суду, несмотря на все слишком явственные предостережения.
А может быть, необходимость в нем действительно существовала? И борьба за любимого композитора в самом деле велась? Всего два факта. Резолюция Александра I была наложена 1 мая. Комитет министров подтвердил ее только двадцать шестого. Почти месяц — слишком большой срок для дела, вызывавшего императорский гнев. Но гораздо более удивителен другой временной разрыв. Предварительное постановление Комитета министров от 21 апреля было сообщено в Москву отношением управляющего Министерством внутренних дел лишь 9 июля. Два с половиной месяца! Не жила ли у высоких чиновников мысль о возможной перемене настроения императора?
Наконец 7 сентября Московская Уголовная палата получит из Сената указание ускорить рассмотрение дела и — очередное предупреждение! — сообщить о приговоре, не приводя его в исполнение. Уже четыре месяца со дня императорского и притом совершенно категорического приказа. И это несмотря на результаты эксгумации. Не имевший правовой силы, не подписанный, протокол вскрытия утверждал смерть Времева от жесточайших, вызвавших разрывы внутренних органов побоев. К протоколу были добавлены показания «свидетелей», одобренные Шульгиным 1-м и Ровинским.
Свидетели — слуги Алябьева. Их арестовывают и вопреки закону подвергают не допросам — ответы не удовлетворяли полицию, — но «увещеваниям». Очевидцы с отвращением и ужасом вспоминали, какими звуками и воплями сопровождались подобные процедуры. Тем не менее только приставу Тверской части удается похвастать необходимыми результатами: вверенный его умению и опыту слуга Алябьева «по сильному убеждению его сознался». Результат — трое из двенадцати крепостных не выдержали и изменили первоначальные показания: «человек», оказавшийся в Тверской части, его родной и двоюродный братья. Девятеро остальных до конца будут утверждать: ни карточной игры, ни драки, ни ссоры в доме Алябьева не было. Несмотря на три месяца заключения, они не согласились, по выражению документа, «показать сходно с доносчиками».
Показания слуг полностью подтверждали свидетельства участников обеда. За все время следствия и до конца своей жизни ни один из них не признал предъявленных ему обвинений. Алябьев, Шатилов, Глебов, Давыдов единодушно отрицали самый факт карточной игры. К концу третьего месяца дальнейшие «увещевания» алябьевских людей были признаны бесполезными. Их отпустили к старшему брату композитора, чтобы отстранить вообще от участия в процессе. Что же касается «сознавшихся», лист 87-й «Дела о скоропостижной смерти коллежского советника Времева» из архива Департамента гражданских и духовных дел Государственного совета за № 206 свидетельствует— они не были допущены до очной ставки с Алябьевым. Следствие в установлении правды не нуждалось.
11 июля Голицын направил законченное следствием дело в Управу благочиния «на законное рассмотрение». Через три дня оно было передано в I департамент Московского Надворного суда, который получил право «сделать немедленное заключение о взятии мер к содержанию, где следует, под арестом подсудимых, дабы полиция более не отягощалась командированием в квартиры их полицейских чиновников и команды». Дело к производству принял судья Иван Иванович Пущин.
На следующий же день после передачи ему дела Пущин отдает распоряжение доставить — «для подтверждения данных при следствии показаний» — 17 числа Алябьева, Шатилова, Глебова, 20-го — Давыдова и Калугина. Участники обеда свои первоначальные показания полностью подтвердили. Более того — они внесли ходатайство о пересмотре результатов эксгумации. Окончательное заключение должен был дать медицинский факультет Московского университета.