Конечно, ни о каком очередном вскрытии не могло быть и речи. В руках экспертов решение лекаря Корецкого, составленное непосредственно после смерти Времева, и неоформленный протокол из Симонова монастыря, который мог быть составлен и неумело, и нарочито. Обычно привлекаемые к полицейским экспертизам университетские медики не испытывают колебаний — они на стороне полиции. Но неожиданное осложнение — резкий протест доктора медицины Ф.А. Гильдебрандта, единственного узкого специалиста в области патологоанатомии. Гильдебрандт обвиняет своих сослуживцев в профессионально неграмотном толковании отмеченных протоколом явлений. Для него очевидно: смерть носила естественный характер и никаким насилием вызвана не была. Его выводы получают полную поддержку декана факультета, знаменитого и необычайно популярного в Москве доктора С.Я. Мудрова.
Мудров полностью присоединится к выводам Гильдебрандта. Смысл заключения обоих специалистов — все признаки, обнаруженные при эксгумации, связаны с ускоренным влажностью могилы процессом разложения. Если бы описанные повреждения были нанесены при жизни Времева, они стали бы источником сильнейших страданий и немедленной смерти. Справедливость доводов убедит даже Бенкендорфа, который напишет через несколько лет Николаю I: «Если бы разрыв селезенки случился у него от понесенных им 24 февраля у Алябьева побоев, он не мог бы жить после сего три дня, по крайней мере, без жестокой боли». В действительности же Времев ни на какую боль «никому не жаловался, но, по-видимому, был здоров».
26 июля 1825 г., через неделю после допроса Алябьева и Шатилова, И.И. Пущин напишет брату Михаилу: «Теперь у меня чрезвычайно трудное дело на руках. Вяземский знает его — дело о смерти Времева. Трудно и мудрено судить, всячески стараюсь как можно скорее и умнее кончить, тогда буду спокойнее...» «Скорее и умнее» можно было бы счесть просто неудачным выражением. О скорейшем завершении хлопотал Голицын и его требовал Александр I. «Умнее» не составляет синонима «справедливее» и говорит скорее о неких независимых от справедливости условиях, которым судья должен был удовлетворить.
Одним из первых действий судьи оказывается незамедлительно удовлетворенное ходатайство перед генерал-губернатором об освобождении Калугина. 4 августа доносчик оказался на свободе. По прошествии трех недель Пущин снова обращается к Голицыну, на этот раз за разрешением Калугину вообще уехать в свое воронежское поместье, поскольку жизнь в Москве ему не по средствам. Отказ благоволившего Пущину Голицына мотивировался единственно необходимостью скорейшего решения дела. Другой вопрос, что всякое полицейское наблюдение за доносчиком было снято, а разговор о противоречивых показаниях и заведомой лжи прекращен. Калугину оставалось ждать суда в сознании полной своей правоты как главного и единственного свидетеля обвинения. 23 октября 1825 г. на совместном заседании I департамента Московского уголовного суда и I департамента Земского суда Алябьев, Шатилов, Глебов и Давыдов были оправданы. Вопрос об убийстве из дела раз и навсегда исключен. Зато Калугина «за его разнообразные показания и за скрытие перед Земским судом своих изветов» решено «выдержать в смирительном доме с подтверждением впредь быть осмотрительнее». Ложность доноса была очевидной, доносчик понес соответствующее наказание.
И.И. Пущин. Рис. Н. Бестужева. 1837 г.
Решение суда могло быть единогласным — если бы не судья И.И. Пущин, будущий декабрист. Он не согласился с оправдательным приговором и заявил о внесении протеста. 29 октября дело было представлено им на ревизию в I департамент Уголовной палаты московского суда. Настолько благоприятного оборота дела не ждали ни при дворе, ни в Министерстве внутренних дел. Протест судьи избавлял их от прямого вмешательства — теперь суровость окончательного приговора была предрешена.
Но ведь вопрос убийства для Пущина также отпал — он не мог не посчитаться с мнением и серьезностью доводов специалистов. Оставалась карточная игра и пресловутая драка, на которых продолжал настаивать один Калугин. Единственный пытавшийся поддержать его человек Времева Андрей Иванов, который якобы слышал из-за закрытых дверей стоны и крики своего господина, был разоблачен остальной прислугой: все время обеда его видели спящим в передней...