В калугинской версии обед сменился карточной игрой. Банкометом стал Глебов. Он же выиграл у Времева сто тысяч рублей, которые тот отказался признать. За обвинением в нечестной игре последовали пощечины. Глебов уехал, якобы потребовав от хозяина урегулировать вопрос выплаты долга. За ним пришлось спасаться бегством Времеву. При этом Калугин признавал, что никакого способного нанести телесные повреждения предмета в руках Алябьева не было. «Экстракт к делу Алябьева с протчими» Московской палаты гражданского и уголовного суда на 247 листе сохранил его показания.
Тем не менее приведенных обстоятельств, с точки зрения Пущина, достаточно, чтобы требовать для Алябьева, Шатилова, Глебова и Давыдова одинакового наказания — лишения чинов, орденов, дворянства с последующим зачислением в солдаты. Если же по ранениям или по возрасту былые участники Отечественной войны 1812 г. для военной службы не годились, ее следовало заменить пожизненным поселением в Сибири. Калугина Пущин считал необходимым освободить, сочтя за достаточную меру наказания срок предварительного заключения во время следствия и суда.
Расхождение с мнением основного состава суда было принципиальным. Оставалось ждать мнения III Отделения, которое предстояло сформулировать кассационной инстанции.
Видаешь ли Алябьева? Что с ним? Напиши мне непременно. Поклонись ему от меня, и попроси у него, чтобы он прислал мне мои ноты.
В.Ф. Одоевский - А.Н. Верстовскому. 11 декабря 1826
Итак, началом всему стал донос Калугина. Точнее — страх, родившийся у бывшего стряпчего: с его прошлым ему не приходилось рассчитывать на доверие или снисходительность полицейских властей. Он понимал, что опоздал с запиской, что против него были его собственные предварительные показания в Земском суде, введение в заблуждение властей, лжесвидетельство — настоящие преступления перед лицом закона, которые могли грозить слишком серьезными последствиями. И если он решался так легко ими пренебречь, то не потому ли, что приобрел неожиданную и очень весомую поддержку? Риск оборачивался в таком случае сознанием безнаказанности. Записку можно было не подписывать, числа не надо было проставлять — в зависимости от обстоятельств оно могло изменяться. Остававшийся в тени, но несомненно существовавший покровитель Калугина имел в виду возбуждение преследования против вполне конкретного лица.
Несмотря на присутствие на алябьевском обеде нескольких человек, несмотря на то, что банкометом, но и лицом, выигравшим огромную сумму, был Глебов, несмотря на то, что даже в изложении Калугина игра ничего не принесла Алябьеву, мнимое убийство связывалось только с ним одним. Но и после того, как обвинение в убийстве было снято, смягчение наказания допускалось в отношении всех, кроме него. А великолепно отлаженная полицейская машина продолжала производить и поддерживать самые нелепые слухи, от которых Алябьеву не удастся уйти до конца своих дней.
Небольшая подробность: записку принимает у Калугина чиновник особых поручений Ф.М. Тургенев, а составляет по ней донесение Д.В. Голицыну его адъютант П.П. Новосильцев. Таков порядок? Ничего подобного. Сообщение Новосильцева носит по существу частный характер. Он всегда в курсе всех поступков, но и настроений князя, умеет их угадать, а то и подсказать.
А если все-таки предположить вмешательство с его помощью III Отделения? Дело Алябьева в подведомственных шефу жандармов фондах, конечно же, существовало — «О лицах, прикосновенных к делу об обыгрании в Москве в карты и убиении коллежского советника Времева» под № 45 первой описи за 1826 г. Обстоятельства составления новосильцевского донесения — именно его! — подробно зафиксированы. Бенкендорфу понятны все внутренние пружины дела, в том числе и порожденные личными конфликтами нарушения закона.
«Самое начало оного, по мнению публики, — напишет он, — послужило к сугубому вреду прикосновенных к оному лицам по существу существовавшей будто бы в то время ссоры между губернатором Безобразовым и бывшим обер-полицмейстером Шульгиным, который после следствия, произведенного губернатором на месте, где Времев умер, разнес слух, как говорят, по личности к одному из прикосновенных, о насильственной смерти Времева, и приступил к преследованию дела в Москве».
Начальник III Отделения не захотел упоминать ни в какой связи имени Д.В. Голицына. Между тем настоящий конфликт существовал именно между генерал-губернатором и Шульгиным 1-м. Вне зависимости от многих других соображений, Голицын имел в виду скомпрометировать деятельность обер-полицмейстера, от которого давно и безуспешно пытался избавиться. Преждевременные похороны воронежского помещика на основании неверного медицинского заключения давали слишком серьезные преимущества в борьбе с Шульгиным 1-м. В сложившейся ситуации обер-полицмейстеру не приходилось возражать, но нарочитым рвением попытаться прикрыть явное упущение по службе. Как-никак к разрешению на похороны Голицын никакого отношения не имел.