Во время танцевального номера кружка Дома художественной самодеятельности Кировского района Москвы под руководством Л.Д. Голубиной один из огромных мячей, с которыми выступали крохотные девочки, вырвался из рук и покатился... в сторону сталинской ложи. Позеленевшие лица охранников за кулисами, и отчаянный рывок девочки, которая вела программу: мяч ей удалось схватить у самого края страшной ложи. В газетах об этом, конечно же, было сказано, как ведущая «увидела мяч, оставленный на авансцене, и возникла опасность, что «конферансье» вот-вот не удержится и с удовольствием начнет развлекаться — такой непринужденной и радостной представлялась обстановка зала». О нервных припадках за кулисами, о сердечных каплях и отчаянии никто не мог догадаться. Или не хотел догадываться.
Зрелище не должно было задерживаться. Ритм радости, счастливого, дарованного «вождем и учителем» детства не мог сбиваться. И с объявлением каждого нового коллектива на сцене появлялся новый грандиозный задник с ЕГО портретом в окружении детей и цветов. Художники превзошли самих себя в изобретательности и натурализме. Ни о каких живописных «фокусах» и думать не приходилось. Зато это было искусство, «нужное народу».
Еще нужны были дети. В зрелищах все более многолюдных, все богаче оформленных, со все более широкой и восторженной прессой. Праздник в Большом театре в день начала тотальной войны в Европе должен был перерасти в еще больший, с сотнями исполнителей, для которых создавался специальный «творческий лагерь» на станции Хотьково Северной железной дороги, с единым сценарием по Маяковскому «Кем быть?», с постановщиком в лице Василия Павловича Охлопкова — жалкое подобие его былых «народных действ».
Шумиха вокруг детей заставляла забыть о тенях войны, все гуще ложившихся на газетные полосы, о гуле артиллерийских канонад и бомбежек, раздававшихся уже по всей Европе. За ней незамеченным остался и промелькнувший на газетных полосах указ Президиума Верховного Совета СССР за подписью Калинина и Горкина — о присвоении наркому внутренних дел СССР Берия Лаврентию Павловичу звания Генерального комиссара Государственной безопасности 30 января 1941 г.
Городской первомайский костер в присутствии Матьяса Ракоши (венгерская коммунистическая партия!). Чтение хором (скольких же часов репетиций это стоило!):
Оставалось по-прежнему непонятным, против кого именно. Во всяком случае, Боже сохрани, не против фюрера. До начала войны оставалось 53 дня. До Великой Отечественной.
42 дня — открытие Всесоюзного Лермонтовского конкурса.
16 дней — пышнейший общегородской бал по случаю окончания года 5—7 классами. Конферанс на двух языках — русском и... немецком. И на тех же языках михалковские строки:
9 дней — бал-карнавал, посвященный общему окончанию учебного года. Снова строки Сергея Михалкова. Снова тексты выступлений на русском и немецком.
Через годы последний разговор с И.Л. Мацей: «Одинаковая форма всегда означает одинаковое содержание?» — «Что вы конкретно подразумеваете под формой?» — «Картины со всесоюзных выставок».
Профессор молчит. И сразу, с обычной для него резкостью: «Это не имеет отношения к художественной форме. Это форма зрительной аберрации: то, чего нет и не будет. В действительности». — «Фантазия?» — «Обман. Общественный. Гражданский. Человеческий!» — «Но критики применяют к ним искусствоведческую терминологию. Как будто это в порядке вещей».
Долгое молчание. «Я не доживу. Вы — должны. Все равно встанет вопрос о механизме деформации человеческого сознания. Чем позже это случится, тем хуже. Для искусства. И для идеи социализма».
Иван Маца вступил в Коммунистическую партию Венгрии в 1920 г.
ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
Из выступления по радио В.М. Молотова.
22 июня 1941 г.
Граждане и гражданки Советского Союза!
Советское правительство и товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление. Сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну.