В конце концов, все это не имело значения. Все сознавали: лед после сталинских лет готов тронуться. Начинается новая страница в русской живописи. Пожалуй, впервые появляется далеко не всеми опознанное разделение: советское и русское. Главное — выставка работала, и заполняли ее залы не любители вернисажей — художники, стремившиеся разобраться в собственном творчестве, в том, что и как надо дальше писать. И исследования по чистяковской системе, и организация выставки принадлежали живописцу Э.М. Белютину, стоявшему у истоков теперь уже открыто признанного нового художественного направления, получившего название «Новая реальность».
...Ноябрь сорок первого. Немцы под Москвой. Опустевший город. Нетопленные дома. Неосвещенные улицы. Синие кресты на окнах — от бомбежек. Налеты продолжались с 22 июля. Ежедневно. В 10 вечера и на всю ночь. Отдельные бомбардировщики прорывались к городу без расписания. Фугаски ложились в центре. Градом сыпались на крыши зажигалки. На головы женщин и подростков — тех, кто не ушел на фронт. Москва не просто сопротивлялась — она жила. Вопреки всему. Рухнувшие дома, если была хоть малейшая возможность, тут же начинали отстраиваться. А в пустом и промерзшем Петровском пассаже шла развеска картин.
П. Кузнецов. Портрет Е. Бебутовой
Выставка! Работы великолепных мастеров — Павел Кузнецов, Надежда Удальцова, Петр Кончаловский, Елена Бебутова. Экспозиционными стенами служили затянутые холстом витрины помещений на 2-й линии. Зрители? Павел Кузнецов отмахивался: какая разница! Пусть десять, пусть сто человек. Главное — как в мирное время. Главное — несмотря ни на что. Именно поэтому в те же дни садился за орган в полупустом (если не сказать, почти пустом) зале Консерватории профессор Александр Федорович Гедике. Несколько рядов закутанных до глаз слушателей старались незаметно бить нога об ногу, чтобы окончательно не окоченеть. Ассистентка органиста прятала руки в муфточку. И только пальцы профессора спокойно и достойно — красиво! — скользили над клавиатурой. Ему не хлопали — кричали «браво».
В декабре того же 41-го — выставки московских художников, не оставивших Москву, в Музее изобразительных искусств и в Третьяковской галерее. В развеске везде участвовал вчерашний десятиклассник и участник ополчения Э. Белютин. Контуженый. С левой рукой на перевязи — последствия газовой гангрены. Ему Павел Кузнецов скажет о непременном духовном освобождении через живопись. Война все должна изменить и в смысле надзора за культурой — это казалось совершенно очевидным. Лишь бы художники сами сумели объединиться. Противостоять соцреализму в одиночку? Павел Варфоломеевич был питомцем Московского училища живописи, ваяния и зодчества и представителем московской школы: артель создавала ту благоприятную и дружескую среду понимания, которая облегчает поиски самого себя. Не за покупателя или славу бороться, а поддерживать тех, кто ищет в искусстве. В 1946 г. среди студентов Художественного института образовалась группа из шести человек. Они решили последовать совету старших. С Павлом Кузнецовым соглашался и Аристарх Лентулов, и Владимир Татлин, и Лев Бруни. Студентам по-настоящему посчастливилось: эти мастера стали их преподавателями.
Революция 17-го года начиналась с провозглашения свободного развития каждого человека. Тем более в искусстве. Очень скоро свобода стала трактоваться как осознанная необходимость. Для искусства — необходимость разъяснять, убеждать, заставлять насильно верить в то, чего не было. И не могло быть. Рождались и поощрялись яркие бездумные картинки, не имевшие ничего общего с действительностью. Художника вынуждали не думать, не переживать, не искать решения всех душевных неурядиц, на которые он был обречен, как и все его современники.
Разрыв между принципами русского и советского искусства и прежде всего московской школы ширился, подкреплялся обильными наградами, приобретением «правильных» картин музеями. Роберт Фальк, вернувшийся в Советский Союз в 1939 г. после десяти с лишним лет жизни в Париже, коротко отзовется: поединок между совестью художника и выгодой. Только дело было не в одних художниках. Своими картинами они обманывали зрителя, лишали его той правды и бескомпромиссности, которыми всегда отличалось русское искусство. Искусство переставало помогать жить — оно отвлекало от жизни. «Заморочки», по выражению Аристарха Лентулова, становились главными.