Только после рождения первенца в новой семье ее мужа — будущего Ивана Грозного — перевезли Соломонию Сабурову, теперь уже старицу Софию, в суздальский Покровский монастырь, под начало той самой настоятельницы, что наблюдала за строительством московского Новодевичьего монастыря.
Такая жестокость — в характере Василия III. Словно забыв о недавних колебаниях, о прожитых в ладу и мире годах, он считает достаточным для расчета с Соломонией вкладом в монастырь то, что «пожаловал старицу Софию в Суздале своим селом Вышеславским... до ее живота» — пожизненно.
Может, и можно было по тем временам откупиться селом от собственной совести, но приобрести спокойствия великому князю не удалось. Может быть, не об одном насилии и вероломстве мужа кричала Соломония под сводами Рождественского собора. Может, пало и другое слово, взбудоражившее умы современников. Беременность великой княгини — слух о ней мгновенно расходится повсюду. Была пострижена с плодом в чреве, будущей матерью — утверждала народная молва, и оказалось, Василий III не смог пренебречь разговорами. Где там!
Он посылает для дознания доверенных дьяков Меньшого Путятина и Третьяка Ракова, жестоко расправляется даже с женщинами, которые утверждали, что слышали подобное признание от самой Соломонии. А было их две — жена казначея Юрия Малова да жена постельничего Якова Мансурова, который по самой должности своей обязан знать все теремные да дворцовые события и толки. Ведь ведал постельничий не одной княжеской рухлядью, как называлась вся одежда, но и самой безопасностью княжеской, «блюдя живот» своего князя во дворце весь день, да и в ночное время. Мансурову, чтобы отказалась публично от своих слов, чтобы забыла о них на веки вечные, подвергли бичеванию.
Помогли ли крутые меры? Скорее наоборот — убедили народ в справедливости слухов. Иначе чего бы боялся князь, чего бы так лютовал? Но и на этом слухи не кончились. Толковали люди, будто родила Соломония-София сына, нарекла Георгием и отдала на сохранение и воспитание верным друзьям, а чтобы не искал великий князь опасного для новой своей жены младенца, распустила слух о смерти новорожденного и даже погребла со всеми церковными обрядами... куклу. Историки повторяли легенду, не придавая ей серьезного значения, пока в 1934 г. при уничтожении находившейся под собором суздальского монастыря усыпальницы не было обнаружено рядом с гробницей Соломонии детское захоронение. Только внутри вместо останков младенца оказалась... кукла в дорогой детской рубашечке и шитом жемчугом свивальнике.
Что можно сказать после этого о предании, по которому Иван Грозный всю жизнь охотился за братом Георгием, превратившимся, по утверждению другой легенды, в знаменитого разбойника Кудеяра-атамана, русского Робина Гуда, беспощадного к богатым и милосердного к бедным. Никуда не уйти и от того, что затребовал Грозный к себе следственное дело о беременности Соломонии, долгое время держал у себя, пока в конце концов собственноручно не уничтожил. А народная молва по-прежнему обращалась к образу справедливого и непобедимого мстителя за все свои обиды.
Другое дело — Глинские. Была у молодой великой княгини молодость. Была редкая красота. Было здоровье, если думать о наследнике. Но был — вещь в Москве неслыханная — и милсердечный друг, которого Елена чуть не сразу после замужества ввела во дворец. Иван Федорович Овчина-Телепнев и сам прижился в теремах, и ввел в них свою сестру Аграфену Челяднину мамкой к родившемуся у княгини первенцу — Грозному.
Москва настороженно наблюдала и ждала беды. Родила княгиня будущего Грозного в день апостолов Варфоломея и Тита. Юродивый Дометиан так и предсказал: «Родится Тит — широкий ум». Только обстоятельства рождения оказались самыми страшными. По словам составителя Новгородского свода от 1539 г., «внезапу бысть гром страшен зело (очень) и блистание молнину бывшу по всей области державы их, яко основание земли поколебатися; и мнози (многие) по окрестным градом начата дивитися таковому страшному грому». Рождение через год младшего брата Грозного — Юрия никакими приметами отмечено не было. Ребенок же оказался «несмыслен и прост (глуп) и на все добро не строен (не способен)». Слабоумие его определилось почти от рождения.
А еще через год не стало 54-летнего великого князя Василия III, и снова при обстоятельствах, поразивших народное воображение.