К концу 1630-х гг. певчих становится вчетверо больше, музыкантов — впятеро, печатников — в 7 раз, а вот иконописцев — всего лишь втрое. Их число останется неизменным вплоть до петровских лет, хотя население Москвы беспрестанно увеличивалось. Значит, все более отчетливо давала о себе знать потребность в каком-то ином виде изобразительного искусства.
Еще через четверть века певчих станет вдвое больше, зато в четыре с лишним раза увеличится число музыкантов. А ведь это действительно поразительно. Значит, не увеличивались религиозные настроения — певчие в основном были связаны с церковной службой. К тому же музыканты, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не связывались с православным богослужением, явно свидетельствуют о росте «мирских» настроений и потребностей.
СМОЛЕНСКИЙ ШЛЯХТИЧ
Одутловатое, набухшее лицо. Недобрый взгляд темных, широко посаженных глаз. Осевшая на брови царская шапка. Штыком застывший скипетр в руке. Царь Алексей Михайлович... И хотя делались попытки назвать другого художника, документы не оставляют места для сомнений: портрет написан Станиславом Лопуцким, и это незаурядный портрет. Его трудно забыть — из-за необычного сочетания лица с крупными цветами занавеса за спиной царя, из-за звучных переливов зеленоватого золота, из-за характера — властного, самолюбивого и какого же незначительного! И при всем том это собственно живописный портрет.
Лопуцкий появился в Москве в 1656 г. на месте умершего Детерса. Русские войска только что заняли Смоленск, и живописец был выходцем и шляхтичем из вновь присоединенного к Московскому государству города. С «персоны» начиналась его московская жизнь, и, видно, начиналась удачно. Недаром сразу после окончания портрета царским указом была дана ему в пользование казенная лошадь и корм на нее. Награда немалая, если «брести», как говорилось, на работу приходилось изо дня в день.
Так шла «государская» служба. А Москва?.. Как в московской обстановке складывалась жизнь живописца? Лопуцкий приехал из города, только что вошедшего в состав государства, и тем самым вполне отвечал понятию иноземца. И если восстанавливать его жизнь, то не с этой ли особенности биографии? Не отношение ли к иноземцам определяло положение Лопуцкого и его мастерства? Ставшим хрестоматийными разговорам о том, какой непроницаемой стеной отгораживались от чужеземцев и иноверцев москвичи, противостоят факты. В основном законодательстве века — Соборном Уложении Алексея Михайловича, принятом в 1649 г., — разрешался обмен поместий внутри Московского уезда «всяких чинов людем с московскими же всяких чинов людьми, и с городовыми Дворяны и детьми Боярскими и с иноземцами, четверть на четверть, и жилое на жилое, и пустое на пустое...». Бюро обмена того столетия не допускало только приезда из других местностей. Что касается происхождения владельца, то оно никакого значения не имело.
Сторониться иностранцев — не московская действительность, разве что несбыточная мечта некоторых и очень немногих. Об этом просят еще в 1620-х гг. купцы, которым не дает покоя конкуренция, особенно английских торговцев, — поди справься с ними, когда завалили товарами весь центр города! Одиннадцать церковников пишут слезную челобитную, что в нынешних Армянском и Старосадском переулках не осталось места для православных, а значит, и для их поповских доходов, — столько расселилось кругом иноземцев. И это притом, что в Москве было одновременно до шести иноземческих слобод повсюду: между Тверской и Малой Дмитровкой, у Воронцова поля, у Калужских ворот, в Замоскворечье и у Мещанских улиц.
Правда, в том же Уложении подтверждалось введенное еще первым Романовым запрещение русским жить на работе у некрещеных иноземцев, но на деле кто думал о его соблюдении! Главной оставалась работа, обучение, мастерство. Перед ними страх религиозных соблазнов легко и незаметно отступал на задний план. Государственные учреждения оказывались в этих вопросах гораздо более свободомыслящими, чем отдельные люди. Мог отказать царь купцам в ограничении английского торга, мог и вовсе не замечать обозленных попов, но что было делать с малолетними «робятами», которых пугала самая мысль обучаться не иконописи — живописи... А их история неожиданно всплывала из архивных дел.
Прием царем Алексеем Михайловичем голландского посольства. Нидерландская школа. Гравюра. Кон. XVII в.
Были «робята» присланы по специальному царскому указу из Троице-Сергиева монастыря к Лопуцкому перенимать его мастерство. Но не прошло и месяца, как пришлось отправлять в монастырь новый указ: «Да в нынешнем же во 167 году писали естя к вам, Великому Государю, и прислали иконного дела учеников робят, для учения живописного письма; и те робята отданы были по вашему, Великого Государя, указу живописцу Станиславу Лопуцкому для научения живописного письма; и они, не захотев учения принять от тово Станислава, збежали в Троицкой монастырь, и вы б потому ж тех робят прислали к нам. Великому Государю...» Монастырское начальство вынуждено было признаться, что подростки не только сбежали «от тово Станислава», но не пожелали вернуться и в монастырь: «А живописного дела ученики, приобретчи с Москвы, из монастыря разбежались безвестно». Оружейная палата явно ошиблась в выборе первых питомцев живописца. Не хотели одни — захотели другие. И эти другие не только охотно учились, но и вообще поселились со своим мастером в одной избе.