«В Земляном городе, близ Арбата» — никаких иных указаний на дом Лопуцкого в документах не встречалось. Да их бесполезно было бы и искать: точно так же обозначались места жительства и других москвичей. Адресов в нашем смысле Москва не знала.
Улицы постоянно меняли свои названия (может, это стало традицией?), переулки к тому же одинаково легко появлялись и исчезали. Церковный приход — он только позже начал играть роль фиксированного территориального участка. Иное дело — участок «объезжего головы». Назначавшийся на один год из числа служилых дворян, голова получал под свое начало определенный район города. Здесь он следил за порядком, принимал меры против пожаров и грабителей, вел учет обывателей, разбирал мелкие тяжбы и даже занимался предварительным дознанием в уголовных делах. Служба эта считалась и ответственной, и почетной. Во всяком случае, имя одного из первых объезжих голов времен великого князя Василия III, Берсеня Беклемишева, сохранилось и в названии кремлевской башни, и в названии москворецкого берега — сегодняшней набережной.
Но Москва в разные годы бывала разной: мирная — она не нуждалась в большом числе объезжих голов, зато «бунташная» (а часто ли случалось ей бывать иной!) срочно делилась на дополнительные участки. В Земляном городе их становилось одиннадцать вместо семи — о твердых топографических границах говорить не приходилось. В конце концов единственными, действительно неизменными ориентирами оставались городские укрепления: Белый город — в границах нынешнего Бульварного кольца («А»), Земляной — в границах Садового («Б»). Дальнейшему уточнению могла служить ссылка на слободу или сотню, а их Москва имела около полутораста.
Казалось, простая и конкретная цель поиска — один определенный, известному человеку принадлежавший дом в городе. Но сколько же надо вокруг увидеть и узнать, чтобы получить возможность добраться до него, представить его себе! И иного способа относительно тех далеких лет не существовало.
Слобода, сотня — хотя известные различия между этими понятиями и существовали, в общем обозначали они объединения людей по характеру повинностей, которые те несли. Жители дворцовых слобод занимались непосредственно обслуживанием дворца, казенных — были состоявшими на государственной службе мастерами, а вот так называемых черных — не пользовались никакими привилегиями, зато несли всю тяжесть государственных повинностей, иначе — тягла. И что только не входило в обязанности черных слобод! Это они оплачивали содержание недешево обходившихся московских дорог — так называемые «мостовые» деньги (о скольких москвичах и какие подробности можно было узнать именно по этим таким деловым описям!) и главной городской пожарной команды, которая состояла из стрельцов. Это они были обязаны обеспечивать дежурства нижних полицейских чинов — ярыжных и извозчиков для разных неотложных надобностей, сторожей и даже сборщиков налогов — целовальников. Поборы с одного двора достигали восьмидесяти восьми копеек в год, и это в то время, когда на государственной службе мастер получал не больше алтына в день. Жизнь в черной сотне была совсем не легкой. Жили своим замкнутым мирком. На сходе «лутчих людей» — самых состоятельных — решали, как распределять повинности и платежи, как установить очередь на повинности. Но тут уже говорил свое слово и «мир» — общий сход, который судил «по животам и промыслам», по числу людей и по профессиям. В масштабе времени многое теряет свой первоначальный смысл. Копеечные платы, мелкие повинности — все это не рисуется теперь таким уж тяжелым, а вот посадские люди любой ценой хотели избавиться от них. Одни записывались на государственную службу — в стрельцы, пушкари, ямщики. Другие «сходили в Сибирь». И так влекла к себе вольнолюбов эта далекая сказочная Сибирь, что одно время думали устраивать специальные заставы, чтобы задерживать и возвращать в родные места переселенцев. Города в XVII в. и так пополнялись очень слабо, деревня никак не тянулась в них. Вслед за Сибирью манила к себе и Средняя Волга, и юг. Так что числились в одном только Симбирске переселенцы из Ярославля, Перми, Мурома, Устюга, Кадома, Балахны.
А. Васнецов. На крестце в Китай-городе. 1902 г.
Свои особенности были и у Москвы. Военная опасность, неразрешенные вопросы западной и южной границ заставляли не только держать большое число профессиональных военных в самой столице, но и постоянно думать о переустройстве армии. Конечно, это не дело искусствоведа, даже не историка культуры по общепринятым канонам. Но как пройти равнодушно мимо извлеченных статистикой цифр, в которых так ощутимо бьется и пульс тех давних времен, и заботы человека тех лет, которые не обходили ни самих художников, ни того, для кого они работали, с кого писали свои портреты. В годы Лопуцкого Москва насчитывала в дворцовых и казенных слободах три тысячи четыреста дворов, в монастырских и патриарших — тысячу восемьсот, в черных — около трех с половиной тысяч, зато в военных (а были и такие) — не меньше одиннадцати тысяч. Но ведь именно поэтому первой работой Лопуцкого вместе с «персоной» Алексея Михайловича становится армейское оборудование — полковые знамена, «прапорцы» — своеобразные войсковые вымпела, росписи станков под пищали — ружья.