Район Арбата — только в нем одном сумело разместиться около десятка слобод: самая многолюдная Устюжская черная, Арбатская четверть сотни, дворцовые кормовые между Арбатом и Никитской улицей, дворцовая царицына — на Сивцевом Вражке, Каменная — казенных мастеров, ближе к Смоленскому рынку, еще одна казенная — Иконная, между Арбатом и Сивцевым Вражком. Лопуцкий с одинаковым успехом мог оказаться в каждой из них, и поиски ни к чему бы конкретному не привели, если бы не... пожар. Память о нем осталась и в документах Дворцового приказа, и в «столбцах» Оружейной палаты.
Весной 1668 г. художник должен был спешно закончить шестьдесят войсковых знамен — сложнейшие композиции с человеческими фигурами, пейзажами, символическими атрибутами и надписями. Обычно иконописцы и живописцы Оружейной палаты работали в казенных «светлицах», здесь «ради поспешения» мастеру разрешили взять работу домой. От топившейся всю ночь для просушки знамен печи начался пожар. В огне погиб весь двор — три избы и поварня. Лопуцкий снова получил на обзаведение двадцать рублей. Начинать приходилось заново.
Обычное московское несчастье, но благодаря ему в документах оказалось указанным место, где находился двор, — на землях, примыкавших к «Арбатской четверти сотни». А в челобитной о помощи «на пожарное разорение» заключалась и подробная опись владения. Что ж, это был двор ремесленника средней руки, каких в Москве насчитывались многие сотни.
Чтобы окончательно разобраться в подробностях, не хватало плана местности. Попробовать поискать его? Ведь планы Москвы к этому времени уже существовали, и притом во многих вариантах. Самый ранний — составленный между 1600 и 1605 гг. и подписанный «Кремленаград», другой, принадлежащий сыну Бориса Годунова Федору (как это у Пушкина — «Учись, мой сын»!) и помещенный на им же выполненной карте России, несколькими годами позже составленный «Сигизмундов чертеж» или относящийся уже ко времени правления первого Романова «Петров чертеж» — все они были напечатаны в том же XVII в. в иностранных изданиях и обладали одной особенностью. Их авторы основывались не на обмерах, а на зрительных впечатлениях и глазомере. План города помечал основные улицы, но в целом превращался в совершенно своеобразный панорамный вид. Напрасно было бы искать в нем верных масштабов, топографического соответствия натуре, зато можно было почерпнуть немало интереснейших, неожиданно подмеченных деталей архитектуры или устройства дворов. И тем не менее попытка пойти по этому пути дала свой, хоть и непредвиденный результат.
Не удалось найти двора Лопуцкого — нашлось его имя, и где! Среди тех немногих в XVII столетии мастеров, которые владели умением составлять «чертежи», вот эти самые панорамные виды — планы земель и городов. В те годы это специфическая форма применения искусства именно живописца. Документы утверждали, что Лопуцкий единственно специально «посылай был с Москвы на железные заводы, и на железных заводах был 6 недель и чертежи железных заводов написал» (именно написал — не снял, как сказали бы сегодня картографы!). Двумя годами позже он выполняет «чертеж всего света» — карту мира, а потом «московской, и литовской, и черкасской земель».
Впрочем, и с установлением размера двора положение не было безнадежным. Если не наука и искусство, тогда, во всяком случае, соседи могли помочь решить эту задачу. Вот по ним-то — от двора к огороду, от огорода к пустоши и от пустоши к лавке — и удавалось определить нужные сажени. И чего только не было у Лопуцкого по соседству — «в межах»: и кладбище (ведь хоронили там же, где жили, — у своей приходской церкви), и дворы, и даже общественная банька, без которой не обходились шумные перекрестки московских слобод.
А. Васнецов. У стен деревянного города. 1907 г.
Кто не знает, как выглядела Москва триста лет назад? Достаточно вспомнить школьные учебники, виды старой Москвы Апполинария Васнецова. Громады почерневших срубов, выдвинутые на улицу широченные крыльца, просторные — хоть на тройках разъезжай! — дворы и на уличных ухабах разлив пестрой толпы. Здесь не было ничего от фантазии художника, разве белесовато-свинцовая пелена зимних московских дней — она просто вошла в полотна из ощущения привычной живописцу и современной ему Москвы. Так рисовался город историкам, Васнецова же отличала скрупулезная выверенность каждой детали: не картина — почти научное исследование.