Сегодня и гобой, и валторна связываются для нас с симфоническим оркестром. В XVII в. таких оркестров еще не существовало. Создавались большие или меньшие по составу ансамбли инструментов. В их составе усовершенствованная валторна была применена итальянским композитором Дж. Б. Люлли только в 1664 г. Примерно в то же время совершенствуется и гобой. Иначе говоря, Московия полностью разделяла с Западной Европой увлечение всеми музыкальными новинками.
Независимые, достаточно зажиточные — у каждого свой двор, некоторые на военной службе — так называемые «трубники рейтарского строю» имелись в каждом полку задолго до появления музыкантов Преображенского и Семеновского полков при Петре I. Чаще всего «трубники» «кормились с горожан». Были среди них признанные виртуозы — «трубные мастера». Были специалисты-педагоги, у которых жили ученики. Для духовиков была создана и первая государственная музыкальная школа — «государев съезжий двор трубного учения», памятью о которой осталось название переулка у Садовой-Кудринской площади — Трубниковский.
Переписи сохранили еще одну, казалось бы, несущественную подробность, которая, тем не менее, ярче любых примеров говорила, каким уважением пользовались среди остальных музыкантов именно «трубники». Гусельников и рожечников называли всегда уничижительными именами, без отчеств и тем более фамилий. Органисты заслуживали полного имени, но и только. Зато «трубников» величали обязательно по имени и отчеству, а нередко и фамилии. Такую честь в XVII в. надо было заслужить.
«Трубников» охотно приглашали из-за рубежа — способ познакомиться с новой музыкой, с совершенствовавшимися инструментами, с модной манерой исполнения. Ради этого не скупились на плату, чтобы задержать хоть ненадолго и тех музыкантов, которые приезжали в составе самых пышных посольств. «184 (1675) году ноября в 2 день указал великий государь иноземцев музыкантов Януса Братена да Максимилиана Маркуса, которые остались на Москве после цесарских посланников, — записывается в делах Посольского приказа, — ведать в Посольском приказе и дать им своего великого государя жалованья в приказе: стяг говядины, две туши баранины, пол-осьмины круп овсяных да им же давать поденного корму и питья ноября с 1 числа нынешнего с 184 году, покамести они на Москве побудут, по калачу да по хлебу двуденежному, по шти чарок вина, по 4 крушки меду, по 4 крушки пива человеку на день и денег пять алтын в день». Шестьдесят рублей в год — такому жалованью могли только позавидовать самые известные царские жалованные иконописцы, не исключая и прославленного Симона Ушакова.
А вот рожечники продолжали исчезать. В 1730 г. их уже нет ни в Москве, ни в окрестных селах. Несмотря на строжайший, грозивший всеми карами приказ Анны Иоанновны, их удастся разыскать для потешной свадьбы всего только четырех, да и то «в летах». Гусельники к этому времени останутся только в числе придворных музыкантов. Городские переписи забудут об этой профессии.
ДЕВЯТЫЙ ПАТРИАРХ
Понял сразу: это конец. Хоть отчаянно делал все, что подсказала последняя надежда. Летописцы скажут: заскорбел главною болезнию. Может, и так. Только голова не отказала. Сознание не мутилось. Хворей за всю жизнь не знал. Лекарей не допускал. Обходился травами. Семьдесят лет — велик ли век для монаха!
Пятого марта слег. Спустя десять дней соборовался и посвятился елеем. Полегчало. Не могло не полегчать. Как у всех. Шестнадцатого распорядился «за спасение души своей и ради облегчения от болезни» подать милостыню. Во все московские монастыри женские и девичьи. Игуменьям и старицам. Кроме Воскресенского, что в Кремле, и Алексеевского в Чертолье. Кремлевский — царицын: негоже. Алексеевский стал тюремным двором для женщин-узниц. Для Тайного приказа. Пытошным. Там и на дыбу подымали, плетьми били, да мало ли. Федосью Морозову — строптивицу проклятую — тоже. Урусову Евдокию...
И еще по всем богадельням московским — мужским и женским. Каждому нищему по шести денег. Вроде и немного, а гляди — 58 рублей 10 денег набежало. Казначей Паисий успел ответ дать. Святейший всегда знал деньгам счет. Пустых трат не терпел. На школьников и учителей — другое дело.
Только главным оставалось завещание. Не о богатствах и землях — о них позаботился давно. Родных много, обидеть никого не хотел. Братьев одних трое. Племянников с десяток. Сестра... О другом думал. Ненависти своей не изменил: чтоб духу не было на русской земле ни раскола, ни чужих вероучителей, особенно, не дай Бог, католических — «папежников». Государям завещал Петру и Иоанну Алексеевичу. Больше полугода прошло, как не стало у власти мудрейшей из мудрых царевны Софьи. С ней все иначе было. Теперь убеждал. Наказывал. Грозил. Властью своей и бедами.