– Томас, я скажу удивительную для тебя вещь – всякое терпение может иссякнуть! Знаешь, какой у нас долг за квартиру?
Сын продолжал есть. Обычно Ларисе импонировала способность Томаса сохранять невозмутимость, но эта же черта могла довести обычную беседу до скандала.
– Думаю, папа спит, – наконец произнес Томас и налил себе кофе.
– Торопиться ему, как всегда, некуда. Но мне иногда хочется послушать его предложения по поводу наших проблем. Я права?
Томас молча пожал плечами.
– Двадцать лет все решаю одна! И кто, кто пойдет гулять с собакой?
– Мам, если тебе в ванную – я выхожу, – крикнула Маруся, приоткрыв дверь. Пекинес зевнул и уставился на Ларису, пытался понять, чем она недовольна.
Лариса прошла в комнату мужа. Мартин сидел у окна и сосредоточенно полировал деталь модели яхты. Его отрешенное лицо со сползшими к переносице очками, выражение нежности и старательности, – еще больше разозлили Ларису.
– Так ты даже не спишь. Хоть бы с собакой вышел.
– Привет, – сказал тихо Мартин и поверх очков опасливо скосил глаза на жену.
Когда-то они в этой комнате повесили на стену круглое зеркало, Лариса увидела в нем женщину с напряженным сварливым лицом, жесткой линией рта, опрокинутой вниз. «Как уставшая торговка рыбой, а ведь я уже накрашена», – подумала она отстраненно о своем отражении. Мартин указательным пальцем поглаживал палубу миниатюрной яхты.
– Мог бы посмотреть на меня, Мартин.
Он снял очки и повернул голову, робко улыбнулся.
– Просто скажи, что ты думаешь по поводу того, что не сегодня-завтра нам могут отключить телефон. И заодно свет? – предложила Лариса.
Он водрузил очки на переносицу и снова принялся прилаживать деталь к яхте. Лариса бросилась к подоконнику, схватила одну из моделей и разбила ее об пол. Все произошло мгновенно, но ей показалось, что побледневшие глаза Мартина, увеличенные стеклами очков, она рассматривала долго. Неуклюже опустившись на четвереньки, он стал собирать щепки с пола. Пробормотал:
– Женщина-тайфун.
Это было ее прозвище из их забытого домашнего словаря. Да как она могла его обидеть, такого?
– Мам! – в коридоре появилась Маруся. – Не погладишь платье?
– Если выйдешь с собакой – поглажу, – согласилась Лариса.
– Что-то разбилось?
– Нервы сдают, – объяснила Лариса, – меня могут уволить из журнала.
Она вспомнила, что для пущей уверенности хотела накрасить ногти.
– Надо продать эту древнюю крепость, купить другую квартиру в новом районе – еще и деньги останутся! Сможем купить папе лодку. Я же не нервничаю, что родители за год так и не собрались посмотреть меня на сцене, – добавила дочь многозначительно.
Лариса достала утюг; значит, ногти накрасить не получится. Иногда из-за таких мелочей рушатся важные дела.
– Руся! Вернешься, свари отцу кофе с корицей.
Лариса наклонилась, поцеловала ползающего по полу мужа в сухой лоб, и Мартин не отстранился.
Квартира и чердак принадлежали деду Мартина. Его прадед целиком владел этим каменным трехэтажным домом, которому было без малого четыре века. Лариса за двадцать лет, что провела здесь, полюбила каждый угол в своем жилище, и чердак, напоминавший круглую башню, внутри просторный. Но у нее всегда оставалось ощущение, что дом лишь позволяет быть у него в гостях. «Руся не понимает, что если бы она родилась в новостройке на окраине, если бы не было у них с Томасом в детстве ежевечерних прогулок по старому городу, хорошей школы рядом, древней архитектуры вокруг, то они бы выросли другими…», – рассуждала Лариса на ходу.
До работы ей было идти недалеко.
– Нас купи-или, – прошептала Ольга, сотрудница Отдела культуры и светской хроники.
– Давно это всем известно. Где Витал? – спросила Лариса громко, ей не хотелось поддерживать игру в осажденных подпольщиков.
– Его вызвали. Со мной уже побеседовали, потом ты идешь.
– Как прошло собеседование?
– Ты видела нового стручка? – Оля закудахтала шепотом. – Нато телать польше расфлекательных материалов тля поле-е широ-ко-ко…Вы должны учиться рас-флекать пуп-лику чтопы пыл тирашш! Он ничего, толстый пуплик с круглой лысинкой.
– Вылетаю я, значит. И Витал скорее всего, – тянула Лариса, трогая цветы у себя на столе. – Букет красивый, Витал принес?
– Да. Лариса, нельзя сдаваться, у тебя дети!
Оля добра, шумно всех любит, – и как же часто это раздражает, кажется глупостью, в лучшем случае излишеством.
– Рада за тебя, Оля, что тебя оставили на светской хронике. Но мы с Виталом им не к чему.
– Не обижайся, твоя там архитектура-скульптура или, как ее, культурология, – действительно, здесь ни к селу ни к городу, Ларис, рядом с программой телепередач.