Ларисино раздражение требовало диалога.
— Томас, я скажу удивительную для тебя вещь — всякое терпение может иссякнуть! Знаешь, какой у нас долг за квартиру?
Сын продолжал есть. Обычно Ларисе импонировала способность Томаса сохранять невозмутимость, но эта же черта могла довести обычную беседу до скандала.
— Думаю, папа спит, — наконец произнес Томас и налил себе кофе.
— Торопиться ему, как всегда, некуда. Но мне иногда хочется послушать его предложения по поводу наших проблем. Я права?
Томас молча пожал плечами.
— Двадцать лет все решаю одна! И кто, кто пойдет гулять с собакой?
— Мам, если тебе в ванную — я выхожу, — крикнула Маруся, приоткрыв дверь. Пекинес зевнул и уставился на Ларису, пытался понять, чем она недовольна.
Лариса прошла в комнату мужа. Мартин сидел у окна и сосредоточенно полировал деталь яхты. Его отрешенное лицо со сползшими к переносице очками, выражение нежности и старательности — еще больше разозлили Ларису.
— Так ты даже не спишь. Хоть бы с собакой вышел.
— Привет, — сказал тихо Мартин и поверх очков опасливо скосил глаза на жену.
Когда-то они в этой комнате повесили на стену круглое зеркало, Лариса увидела в нем женщину с напряженным сварливым лицом, жесткой линией рта. «Как уставшая торговка рыбой, а ведь я уже накрашена», — подумала она отстраненно о своем отражении. Мартин указательным пальцем поглаживал палубу миниатюрной яхты.
— Мог бы посмотреть на меня, Мартин.
Он снял очки и повернул голову, робко улыбнулся.
— Просто скажи, что ты думаешь по поводу того, что не сегодня-завтра нам могут отключить телефон. И заодно свет? — предложила Лариса.
Он водрузил очки на переносицу и снова принялся прилаживать деталь к яхте. Лариса бросилась к подоконнику, схватила одну из моделей и разбила ее об пол. Все произошло мгновенно, но ей показалось, что побледневшие глаза Мартина, увеличенные стеклами очков, она рассматривала долго. Неуклюже опустившись на четвереньки, он стал собирать щепки с пола. Пробормотал:
— Женщина-тайфун.
Это было ее прозвище из их забытого домашнего словаря. Да как она могла его обидеть, такого?
— Мам! — в коридоре появилась Маруся. — Не погладишь платье?
— Если выйдешь с собакой — поглажу, — согласилась Лариса.
— Что-то разбилось?
— Нервы сдают, — объяснила Лариса, — меня могут уволить из журнала.
Она вспомнила, что для пущей уверенности хотела накрасить ногти.
— Надо продать эту древнюю крепость, купить другую квартиру в новом районе — еще и деньги останутся! Сможем купить папе лодку. Я же не нервничаю, что родители за год так и не собрались посмотреть меня на сцене, — добавила дочь многозначительно.
Лариса достала утюг; значит, ногти накрасить не получится. Иногда из-за таких мелочей рушатся важные дела.
— Руся! Вернешься, свари отцу кофе с корицей.
Лариса наклонилась, поцеловала ползающего по полу мужа в сухой лоб, и Мартин не отстранился.
Квартира и чердак принадлежали деду Мартина. Его прадед целиком владел этим каменным трехэтажным домом, которому было без малого четыре века. Лариса за двадцать лет, что провела здесь, полюбила каждый угол в своем жилище, и чердак, напоминавший круглую башню, внутри просторный. Но у нее всегда оставалось ощущение, что дом лишь позволяет быть у него в гостях. «Руся не понимает, что если бы она родилась в новостройке на окраине, если бы не было у них с Томасом в детстве ежевечерних прогулок по старому городу, хорошей школы рядом, древней архитектуры вокруг — они бы выросли другими…», — рассуждала Лариса на ходу.
До работы ей было идти недалеко.
— Нас купи-или, — прошептала Ольга, сотрудница отдела культуры и светской хроники.
— Давно известно. Где Витал? — спросила Лариса громко, ей не хотелось поддерживать игру в осажденных подпольщиков.
— Его вызвали. Со мной уже побеседовали, потом ты идешь.
— Как прошло собеседование?
— Ты видела нового стручка? — Оля закудахтала шепотом. — Нато телать польше расфлекательных материалов тля поле-е широ-ко-ко… Вы должны учиться рас-флекать пуп-лику чтопы пыл тирашш! Он ничего, толстый пуп-лик с круглой лысинкой.
— Вылетаю я, значит. И Витал скорее всего, — тянула Лариса, трогая цветы у себя на столе. — Букет красивый, Витал принес?
— Да. Лариса, нельзя сдаваться, у тебя дети!
Оля добра, шумно всех любит, — и как же часто это раздражает, кажется глупостью, в лучшем случае излишеством.