Мы попрощались.
Взволнованный и несколько обескураженный, я вышел из комнаты и еще раз встретился с дружинниками, охранявшими штаб МК.
— Ну как? Все в порядке? — как старого знакомого, спросил меня высокий дружинник, задержав на секунду У двери.
Я ответил, что действительно все в порядке, и, уходя, пожал ему руку. Кажется, хороший парень…
Да, вероятно, счастье никогда не бывает полным, так, чтобы человек мог сказать самому себе: «Я больше ничего не хочу, моя мечта осуществилась». В самом деле — что стоило Землячке отправить меня сразу на большой завод или на фабрику, к настоящим пролетариям! А вместо этого… прислуга… Эх!
Встреча с Пушкиным
Из штаба МК я вышел в радостном настроении. Да и как не радоваться: ведь теперь я агитатор Московского комитета!.. Однако предстоящее выступление на митинге домашней прислуги несколько охлаждало мой пыл (да еще в каком-то «Аквариуме»! — рыбой, что ль, там торгуют?). По факт остается фактом — я, агитатор, иду на первый митинг в Москве и заранее трепещу: не сорвусь ли в такой незнакомой и невиданной аудитории?
До вечера было еще далеко, и я решил пока побродить по городу, послушать, о чем говорят в народе. Мне хотелось уловить дух революции, дух мятежа, без которого все наши самые боевые лозунги — звук пустой…
Удивительное дело: Москва называется первопрестольной столицей, а построена так, что сам квартальный заплутается. То и дело встречаются небольшие площади, от которых, как лучи от солнца, во все стороны тянутся узкие улицы, пересекаемые кривыми переулками: пойдешь как будто в одну сторону, а выйдешь в другую или неожиданно упрешься в тупик — и шагай обратно или ищи проходные ворота. Словом, для новичка Москва — лес дремучий.
Однако куда я попал? Шел как будто по настоящей улице и вдруг уперся в большой дом с мезонином, который встал на пути, как баба с коромыслом. Ничего не поделаешь, вернемся назад. И я опять пошел колесить но городу.
Сначала ничего особенного не заметил. Встречные москвичи спокойно проходили мимо, иные бесцеремонно задевали меня плечом, некоторые даже извинялись, а одна девушка, налетев на меня из-за угла и едва не чмокнув губами в лоб, звонко рассмеялась и пошла себе дальше. При чем же тут революция? То ли дело Карс, Тифлис! Весь народ митингует!
Но вот я вышел, как мне сказали, на Тверскую улицу. Здесь стало оживленнее. Люди шли парами и группами не только по тротуарам, но и прямо по мостовой. Шли смело, шумно, смеялись и спорили. Но почему-то большинство в одну сторону — мне навстречу.
Городовые смиренно стояли на своих постах, даже не пытаясь наводить порядок или управлять движением. «Ага, — подумал я, — поджали хвост, фараоны!»
Встретив пожилого рабочего в мохнатой шапке, натянутой на уши, я полюбопытствовал:
— Куда это народ шагает, папаша?
Рабочий на секунду остановился, удивленно вскинул брови:
— Ты что, парень, из деревни, что ли, приехал, не знаешь, куда народ идет? Известно, в «Аквариум».
Рабочий повернулся и пошел прочь.
Я двинулся следом. Ишь ты, значит, «Аквариум» не такое уж плохое место, смотри-ка, сколько народищу валит!
Вскоре я наткнулся на длинную очередь около булочной. Мужчины и женщины стояли с плетеными сумочками, с корзинками и просто с мешочками, преимущественно беднота. Я пристроился в хвосте очереди, за каким-то мастеровым в синей стеганке.
— Ну и дела! — ворчал мастеровой, потирая озябшие руки. — Ни тебе заработку, ни тебе свободы…
— Одно слово — гроб трудящемуся человеку, — подхватил сосед в потрепанном пальто. — Я вот уже год без работы.
Пожилая женщина сердито посоветовала:
— А ты не бастуй, вот те и заработки будут.
— Каки таки заработки? — огрызнулся мастеровой. — Семь рублей в месяц?
— Японец, говорят, виноват, — вмешался дворник с медной бляхой на фартуке. — А кой те черт в Корею понес, ай у нас своей земли не хватает?
— Эфиоп треклятый! — поддержала женщина.
Стоявшая в очереди поношенная барынька тотчас окрысилась:
— Кто ж это эфиоп-то, дозвольте вас спросить? Уж не царь ли наш батюшка? Не о нем ли изволишь так выражаться, дрянь паршивая?
— Какая ты необразованная, барыня! — сказал мастеровой примирительно. — Чай, эфиоп-то черный царь, а наш-то, идиот, белый.
В очереди взрыв смеха. Барынька взвыла:
— Городовой!