— Никаких царей! Долой — и все тут! И фараонов долой, и казаков долой, и губернаторов укокошим! Без никого будем, во как!
— Я тебе дам «всех долой»! — рассердилась мать. — Куда взрослые, туда и он тянется, петух баламутный!
Самовар скоро опустел. Чаепитие кончилось. Кончилась и семейная дискуссия. Победителем оказался старший сын, Петр. По-видимому, так бывало не раз, и это никого не огорчало. А дядя Максим поглядывал на победителя даже с заметной гордостью: вот, дескать, какой у меня орел уродился — отца кладет на обе лопатки!
Сережка вызвался сбегать со мной на вокзал за вещами. Я согласился: по дороге можно будет договориться, как бы и мне подучиться получше стрелять. Восстание, можно сказать, на носу, а я еще совсем не готов к бою, даже револьвера не имею.
Часа через два я уже сидел в своей келье на втором этаже и не без чувства досады готовился к выступлению на женском собрании. Нет, на первых порах мне положительно не везло: то попадаю к домашней прислуге, то на женское собрание, да еще какое — пополам с буржуйками! Как я с ними буду разговаривать, ума не приложу!
Диспут на кухне
Первая половина ноября была сравнительно теплой, с частыми метелями и снегопадами. Но к началу декабря Москва трещала и ежилась от холода, крыши ломились от снега. Белые улицы казались нарядными, праздничными.
Против такой зимы я бы не возражал, тем более что на плечах у меня был довольно теплый башлык, а ноги в сапогах так укутаны портянками и бумагой, что при каждом шаге слышалось странное шуршание и потрескивание.
В таком виде я зашел в штаб МК, надеясь встретиться с товарищем Южиным, руководителем агитации, и поговорить с ним о своей дальнейшей работе. Неужто меня решили сделать специалистом по женским митингам и собраниям?
В штабе было так же шумно и оживленно, как и в первый раз. Но люди осаждали уже не Землячку, а члена комитета Васильева-Южина. Среднего роста, смуглолицый брюнет, с аккуратно причесанными волосами и мягкой, округлой бородкой, он показался мне типичным представителем партийной интеллигенции, которую я так уважал с первых шагов в подполье. Подвижной, порывистый, он говорил быстро, но четко, давал точные указания и, видимо, берег время.
Я представился ему как новый агитатор. Он пытливо глянул в мое лицо.
— Очень рад, товарищ! Какие же у тебя затруднения? Чем я могу помочь? Надо полагать, материалы Третьего съезда ты знаешь, статьи товарища Ленина читал, — значит, в особом инструктаже нет нужды.
Я подтвердил, что все это мне знакомо, вот только…
— Что же «только»?
— Да меня вот второй раз на женское собрание посылают, а я хотел бы…
Южин сразу понял, в чем дело:
— К пролетариям торопишься? Всему свое время. Не пройдет и недели, как ты будешь с утра и до поздней ночи бегать по заводам и фабрикам, по рабочим союзам, будешь ораторствовать по десять раз в сутки, лишь бы горла хватило да огонек не погас… А кстати, сколько тебе лет?..
Мне показалось, что под ногами закачался пол.
— Де… девятнадцать, — промямлил я, опустив глаза. Но тут же рассердился на самого себя и запальчиво спросил: — А какое это имеет значение?
— Решительно никакого, — поспешил успокоить меня Южин. — Я спросил лишь потому, что вид у тебя моложавый, больше семнадцати и не дашь. А рабочие любят агитаторов посолиднее, сам знаешь. Впрочем, девятнадцать — это уж не так плохо: у нас бывали и моложе.
От стыда я не знал, куда деться. Кажется, он не поверил, хотя я соврал всего на два месяца. Надо бы уточнить это, но Южин невозмутимо продолжал:
— А на женское собрание сходи обязательно. Инесса сообщила нам, что слышала тебя на митинге домашней прислуги и считает полезным твое выступление в Союзе женского равноправия. Там нужно забить клин между хозяйками и работницами и нарушить «классовую гармонию», которую проповедуют дамы-патронессы.
Я сделал нетерпеливое движение, желая все-таки признаться в своей «ошибке» насчет возраста…
Южин опять перебил меня:
— Кроме тебя, на это собрание комитет направляет еще одного агитатора — Анну Петровну. Она тоже в Москве новичок, но женскую аудиторию знает хорошо и прекрасно владеет словом. Твоя задача — поддержать ее и бить с ней в одну точку. Надеюсь, теперь все ясно, товарищ?
— Ясно, — ответил я и, крепко пожав руку Южину, поспешил на улицу.
По дороге я ругал себя, называл мальчишкой и всяческими другими обидными словами. «И как это меня угораздило соврать члену комитета! Хотел казаться солиднее? Чушь какая-то…»
Под вечер я был уже у Елены Егоровны. Прошел со двора, черным ходом. Дверь в кухню открывалась бесшумно. Переступив порог, я неожиданно увидел незнакомого студента, который ходил из угла в угол и наставительно разъяснял что-то Елене Егоровне. Это был молодой человек лет двадцати пяти, полный, румяный, с ленивыми движениями и жиденькими кудрявыми волосами.
Елена Егоровна познакомила нас.
— Митин, — коротко отрекомендовался студент, мягко пожав мне руку.
Я невнятно буркнул свою фамилию.
Студент, видимо, не расслышал:
— Рожнов? Очень приятно.
Я не хотел сообщать свою фамилию первому встречному и потому не стал поправлять его: Рожнов так Рожнов.
Елена Егоровна встретила меня как старого приятеля и тотчас усадила за стол.
— Выпей пока чашку кофею. А вы, товарищ Митин, продолжайте, Павел свой человек и тоже послушает… Студент кивнул головой и снова зашагал из угла в угол, покачиваясь как утка.
— Так вот, дорогая Елена Егоровна, — заговорил он поучительно, — меньшевики, видите ли, тоже за революцию, тоже за восстание, но, — тут он поднял палец и на секунду задержался у стола, — но мы не считаем возможным организовывать революцию, сочинять планы восстаний, как это делают Ленин и большевики. Мы не считаем возможным заранее вооружать народ разными пистолетиками и бомбами…