Но особенно потрясли слушателей последние строки из петиции:
— «Мы здесь, многие тысячи, как и весь русский народ, не имеем никаких человеческих прав. Благодаря твоим чиновникам мы стали «рабами»… Государь! Не откажи в помощи твоему народу! Разрушь стену между тобой и твоим народом. Повели и поклянись, чтобы исполнились наши просьбы, и ты сделаешь Россию счастливой; если нет, тогда мы готовы умереть тут же. У нас только два пути: свобода и счастье или могила…»
Послышались всхлипывания женщин. Чей-то голос тяжко простонал:
— Ох, могила и есть…
А когда я рассказал о том, как встретил «милостивый царь» своих верных подданных, как навстречу мирной толпе загремели залпы, как драгуны и казаки рубили саблями безоружных рабочих, детей и женщин, я почувствовал, что всем стало трудно дышать и что я сам вот-вот задохнусь от негодования и ярости, если не кончу сию же минуту.
Рассказ оборвался…
На секунду воцарилось гробовое молчание. И вдруг неистовые крики:
— Долой царя!
— Вон черную сотню! Гони их!
— Давай республику!
И те же работницы, которые час тому назад кричали: «Долой республику!», толпой ринулись к нашему знамени и подняли его высоко над головами.
Мы поняли, что теперь уже не надо делать особого доклада с призывом к всеобщей стачке и вооруженному восстанию.
Коротко разъяснив суть дела, товарищ Иванов предложил поставить на голосование резолюцию, в которой было сказано, что рабочие Прохоровской мануфактуры по первому зову Совета рабочих депутатов готовы объявить забастовку и с оружием в руках выступить на борьбу с самодержавием.
Резолюция была принята единодушно, с горячим энтузиазмом.
— Только дайте оружие! — посыпалось с разных сторон. — Мало оружия! Оружие, оружие дайте!..
Кроме Медведя, никаких «ораторов» от эсеров не было, не явились и меньшевики. А сам Медведь с явным удовольствием поддержал нашу резолюцию.
Уходя с митинга, я пробовал осмыслить происшедшее. Да, сегодня мы были свидетелями того, как простой рассказ о кровавых событиях 9 января убивал веру народа в «милостивого царя-батюшку».
Правдолюбец
Когда я вышел с фабрики, был уже вечер. Небо немного прояснилось, но ночная тьма быстро сгущалась, опускаясь на город. Ветер все так же хлестал порывами. За ворота меня провожали трое дружинников и, конечно, Костя. Я очень спешил попасть на общегородскую конференцию большевиков, которая должна была состояться в Фидлеровском училище сегодня же ночью, и стал прощаться с ребятами.
Дружинники запротестовали.
— Нет, мы проводим тебя до Зоологического сада, — решительно объявил Костя. — Видишь, уже темно становится.
— Ну так что? — недоумевал я.
— А то, что наш мастер куда-то исчез. Ведь он главарь черносотенцев.
— А мне какое до него дело?
— С ним вместе ушли еще двое известных хулиганов.
Я все-таки не понимал, к чему клонят ребята.
— За тебя опасаемся, оратор, — разъяснил высокий, плечистый дружинник, показывая браунинг. — Могут подстрелить из-за угла. Пошли, товарищи!
Но в этот момент ко мне подошел задиристый мужичонка, выступавший на митинге:
— Погоди, оратор, слово есть.
Мы остановились.
— Скажи, землячок, откуль ты явился — от партии какой ай сам от себя?
Я охотно объяснил.
— Стало быть, ты не есерь, а большак? Краем уха слыхал о вас, а по-настоящему не знаю, что к чему. И большая ваша партия?
— Большая.
— Больше есеров?
— Больше всех.
— Ишь ты… А как она, ваша партия, касательно земли полагает?
— Программа нашей партии… — начал было я пояснять.
— Программа мужику ни к чему, — перебил меня Парфеныч. — Ты скажи, что мы, тоись крестьяне, должны делать, когда вы тут бунтовать зачнете, — сидеть сложа руки ай бар глушить?
— Сидеть сложа руки наша партия не советует. Надо собираться всем миром, выбирать крестьянские комитеты и захватывать у помещиков землю…
— Вот это дело! — воскликнул Парфеныч. — Я и сам так думал, а есерь говорит: надо учредительную ждать, она, мол, соберется и закон напишет, кому и сколько… Ну, благодарствуй, большак! Хороший совет хорошо и слухать.
Парфеныч крепко потряс мои руки.
— Вы, значит, тут громыхнете, а мы там подмогнем! С нами бог, еж те в бок!
Парфеныч ушел, и мы тронулись в путь.
— Постойте, хлопцы, и я с вами! — догнал нас дядя Максим. — Нам с Павлухой по дороге.