Под конец он поднял к небу сверкающий крест и закончил речь тончайшей фистулой:
— Всемогущий бог да благословит руку и меч того, кто поднимется на защиту православной веры, царя и отечества!
Остервеневшие черносотенцы вместо гимна «Боже, царя храни» разразились неистовыми криками:
— Ур-ра-а-а-а! Смерть крамольникам!
Епископ вздрогнул, поспешно сунул крест в руки протодьякона и первым спустился с Лобного места. С пением: «Спаси, господи, люди твоя…» — хор и духовенство двинулись за ним к воротам Спасской башни. С такой же поспешностью исчезли штатские и военные чиновники, во главе с градоначальником.
Мы не успели опомниться, как вся золото-серебряная армия духовенства скрылась за толстыми стенами Кремля.
На место епископа вскочил человек в бобровой шапке, которого мы видели в церкви, и, потрясая толстой тростью, заорал:
— Братцы! Всюду бунты, забастовки! Неповиновение начальству! Завтра, да, завтра опять начнется стачка! Революция! Бунтовщики угрожают самой жизни милостивого государя. Да, угрожают!..
От наплыва чувств оратор на секунду захлебнулся, хрипло кашлянул и продолжал с яростью:
— Доколе терпеть, братцы? Постоим, братцы, за царя и веру православную! Ур-ра-а-а!..
Черносотенцы снова заревели:
— Ура! Бей студентов! Смерть крамольникам!
Толпа любопытных стала быстро разбегаться в разные стороны, а наэлектризованные черносотенцы с портретом царя, с иконой Николая-угодника и двумя флагами впереди шумно двинулись к Иверским воротам и дальше, вверх но Тверской улице.
— Айда вперед! — скомандовал Сережка, хватая меня за рукав. — Эта банда идет к дому губернатора, а оттуда…
Куда она может отправиться «оттуда», можно было без труда догадаться. Я давно заметил, что у некоторых черносотенцев подозрительно оттопыривались карманы, у иных что-то выпирало из-под полушубков и поддевок, а часть под видом тросточек была вооружена толстыми палками.
Позади царского портрета шел тот же здоровенный, краснорожий детина с суковатой дубинкой в руке. На ходу у него то и дело распахивалась короткая поддевка, открывая черную ручку широкого ножа, каким обычно разделывают туши.
— Видишь? — толкнул я Сережку.
— Вижу. Наши об этом знают.
С площади вслед за черной сотней шла большая толпа народа, но по мере продвижения вверх по Тверской хвост быстро таял, оставляя на мостовой только организованных «союзников».
Мы шли по тротуару далеко впереди манифестантов, которые продолжали вопить: «Боже, царя храни…»
Вскоре показался дом губернатора. Сережка ускорил шаг, кивнув мне на прощание:
— Ты держись, как сейчас, а я побегу предупредить…
И он быстро исчез.
К дому губернатора подошло человек двести, — по-видимому, одни черносотенцы. Но команде человека в бобровой шапке толпа остановилась под балконом дома и разноголосо рявкнула «ура».
На балконе появился сам губернатор Дубасов.
Крики «ура» перешли в истошный рев, вверх полетели шапки.
Растаявшая было по дороге толпа стала снова расти, пополняясь народом с разных сторон. Можно было подумать, что при виде губернатора у москвичей мгновенно вспыхнули верноподданнические чувства и они спешили пополнить ряды «союзников».
Дубасов милостиво улыбался и кланялся во все стороны.
Я пробрался поближе к флагу, где уже ораторствовал человек в бобровой шапке, простирая руки вверх, к Дубасову.
— Ваше превосходительство, — кричал он, — вы наш вождь и защитник! Вы верный слуга престола!.. Да, верный! Передайте, ваше превосходительство, его императорскому величеству, что русский народ грудью постоит за помазанника божия, за веру православную. Да, постоит! Пусть он не боится крамольников! Народ за царя! Грудью постоим… Ур-ра-а-а-а!
А народ все прибывал и прибывал, окружая «союзников».
Дубасов поднял костлявую руку. Гомон затих.
Поблагодарив «народ» за искреннее выражение верноподданнических чувств и пообещав «повергнуть» эти чувства «к стопам всемилостивейшего государя императора», губернатор вдруг свирепо набросился на оратора в бобровой шапке, который стоял под балконом, задрав голову вверх:
— Откуда ты взял, дурак, что царь боимся бунтовщиков? Это ложь, братцы! Сила и власть царя-самодержца нерушимы. Он повелел нам беспощадно подавлять всякие бунты и забастовки, и я раздавлю всех тех, которые…
Пронзительный вой сирены внезапно оборвал речь Дубасова. Кто-то истерически взвизгнул: