Они оба перекрестились.
Я вспомнил ночную молитву дяди Максима и невольно улыбнулся. Усмехнулся и Петр, одеваясь.
— Ну, сыны, давай присядем, — сказал дядя Максим, усаживаясь к столу. — И ты, мать, сядь, как по закону полагается.
Все повиновались. На уголок скамейки присела и Арина Власовна, оглядывая свое семейство испуганными глазами.
Минуту помолчали.
— А теперь докладывай, кто куда, — сказал дядя Максим, беря в руки двустволку.
— Я должен к своей дружине пробраться, на завод, — первым ответил Петр, поднимаясь из-за стола.
— А я пойду к кушнаревцам. Здесь делать нечего, — весело сообщил Сережка, — там я сговорился.
Мишка бросился к брату:
— И я с Сережкой! Возьмешь, братень?
— Отстань, пострел! — оборвал его старик. — Никуда ты не пойдешь, будешь дома мать охранять.
— А ты, батя?
— Я — это само собой. Ты у меня разведчиком будешь.
— Разведчиком? — обрадовался Мишка. — Тогда остаюсь!
— Слетай на Триумфальную — и мигом обратно. Погляди, что там делается.
— Сей минутой! — Мишка моментально исчез, на ходу надевая шапку.
— Совсем сдурился, старый! — всплеснула руками Арина Власовна. — Куда ты послал ребенка? Зачем?
— Помолчи, Арина. Здесь пока тихо, а без дела Мишку не удержишь.
— Правильно, папаша, — согласился и Петр. — Мишук пусть останется при тебе. Неугомонный парнюга.
— Значит, пошли? — заторопился Сережка.
Отец сурово осадил его:
— Помолчи и слухай, когда старшие говорят.
Мне показалось, что и сам дядя Максим начинает волноваться.
— Вот что, сыны, — заговорил он тоном наставника. — Дело, кажись, идет не на шутку, большой бой будет. У них настоящее оружие, у нас пукалки, — он показал свою двустволку. — Вся надежда на солдат: чью они руку потянут, там и победа. Зря, стало быть, не храбрись, на рожон не лезь, из-за угла норови.
— Ты угадал, батя, так нам и комитет советует, — ответил Петр, вынимая из кармана такую же листовку, какую я получил от Веры Сергеевны. — Вот послушайте: «Пусть нашими крепостями будут проходные дворы и все места, из которых легко стрелять и легко уйти».
— Все это хорошо, Петруха, — перебил дядя Максим, — а все ж таки наше оружие супротив пулеметов и пушек дерьмо. Вся надежда на бога, — голос старика дрогнул. — Хоша вы в бога не верите, а он все равно будет с вами: где правда, там и бог.
— Ну, это как сказать, — заметил Сережка в сторону. Ему явно не терпелось поскорее выбежать из дому и начать «свергать самодержавие».
Прослушав наставления мужа, бедная Арина, видимо, поняла, что затевается что-то страшное, угрожающее жизни ее детей. Лицо ее сразу осунулось, добрые карие глаза наполнились слезами. И как только все поднялись на ноги, она бросилась Сережке на шею:
— Серёнька мой! Дети мои!.. Куда вас гонит старый? Убьют вас там казаки, будь они прокляты!.. Петруха, не ходи!
Загораживая собой дверь, старушка обнимала то Петра, то Сережку, то вдруг бросалась на мужа, осыпая его гневными упреками:
— И что ты себе думаешь, старый? Под пушки детей гонишь! Куда твои бельма смотрят?.. О матерь божья!
Дядя Максим решительно взял ее за плечи и, легонько оттаскивая от сыновей, уговаривал:
— Не кудахтай, мать, вернутся сыны целехоньки. Не в Маньчжурию едут. Слышите, ребята? Ночевать беспременно домой приходите.
— Придем, придем, мать, — сказали в один голос Петр и Сережка.
— Ну вот. А ты ревешь попусту. Нехай идут с богом…
В этот момент в комнату вихрем ворвался возбужденный Мишка:
— Ух, что там делается, братцы! Везде баррикады, баррикады! А на Триумфальной солдаты с винтовками стоят, казаки проскакали… Ух ты, «Вихри враждебные»!
— Постой, постой, трещотка! — перебил дядя Максим. — Говори толком: какие солдаты, сколько? Пушки есть?
— Пушек не видал, а солдаты на драгун похожи, с этакими полосками на штанах. А городовые кучей стоят, прохожих задерживают и чевой-то щупают каждого.
Старик нахмурился:
— Слышите, ребята? Прохожих обыскивают. Остерегайтесь.
— Не беспокойся, батя, — поспешил заверить отца Сережка. — Я Москву как свои пять пальцев знаю, куда хошь пройду. Вот только наш оратор новичок здесь, как бы не влопался, боюсь.
— А ты проводи его, коли так, — приказал дядя Максим, — наших людей беречь надо.
— А ей-богу, провожу! — обрадовался Сережка. — С ним нам всегда по дороге!
Я не стал спорить, так как в самом деле Москву знал плохо и нередко путался в лабиринте кривых улиц и переулков.
Мать поняла, что задержать детей невозможно, вдруг засуетилась и, сдерживая слезы, схватила каравай хлеба, стала резать его и ломать на части.