Братья-погодки – Борис и Николай Эрдманы – родились в семье бухгалтера фабрики «Товарищества шелковой мануфактуры» Роберта Карловича Эрдмана и домохозяйки Валентины Борисовны (в девичестве Кормер), дочери владельца часовой мастерской и внучки купца первой гильдии. Борис Робертович (1899–1960) начинал как артист в Театре Таирова с 1917 по 1919 год, в 1918 впервые проявил себя как театральный художник, со временем вырос в серьезного художника-конструктивиста, реформатора сценической площадки и театрального костюма. Работал с балетмейстером К. Голейзовским, в Опытно-героическом театре. Подписал Декларацию имажинистов, оформлял книги, которые они издавали: «Лошадь как лошадь» В. Шершеневича, «Кооперативы веселья: Поэмы», «Коробейники счастья» А. Кусикова и В. Шершеневича, «Красный алкоголь» М. Ройзмана, «Коевангелиеран» А. Кусикова и другие. Известны графические психологические портреты имажинистов Есенина, Мариенгофа, Шершеневича, Кусикова и брата Николая на фоне предметов, часто встречающихся в стихах каждого из них. Особенно близок Борис Робертович был с Вадимом Шершеневичем. Его он рисовал чаще других, и его вторую жену – красавицу Юлию Дижур. Шершеневич описывает забавный случай из истории их дружбы с Борисом: «Я боксировал неплохо, и, вероятно, весть об этом зачастую сдерживала моих противников на эстраде. Борис неожиданно заявил, что он тоже неплохо знает бокс. Я дважды или трижды переспросил Бориса. Он настаивал. <…> Я предложил в шутку побоксировать. Борис очень охотно согласился. Мы встали между кроватями. Николай и Сандро сидели на постелях. Борис смотрел на меня с видом испытанного бойца. Коля глядел на меня исподлобья и невозмутимо.
Петровка, дом 20/1
Я сделал первый выпад, и Борис исчез. Я оглянулся. Его не было ни на ногах, ни на полу. Сандро хохотал. Коля сидел по-прежнему невозмутимо. После усиленных поисков Борис был обнаружен в дальнем углу комнаты под кроватью. Все лицо было в крови. Он тщетно пытался унять шедшую из носа кровь. Тут же, лежа, признался, что понятия не имел о боксе, а решил меня «разыграть». Для ликвидации «розыгрыша» пришлось принести полотенце и ледяной воды <…>»
Борис Эрдман оформлял кафе имажинистов «Калоша» (находилось во 2-м Доме Советов): на первом этаже сцена для выступления эстрадных артистов с конферансье Михаилом Гаркави, на втором – для выступления имажинистов и Анны Никритиной с чтением стихов; и «Мышиная нора» – (находилась на углу Кузнецкого Моста и Неглинной); рисовал афиши для кинотеатра «Лилипут» (располагался на Серпуховской площади) – все эти предприятия периода имажинизма без Сергея Есенина оказались нерентабельными и быстро прогорели. В 1925 году театральные работы Бориса Эрдмана были удостоены серебряной медали на Всемирной выставке в Париже.
Борис Эрдман проживал на Петровских линиях (Петровка, дом 20/1) с женой, танцовщицей Верой Друцкой. Служил неподалеку в ТЕО Наркомпроса, в цирковой секции на Неглинной, дом 9. В годы Второй мировой войны Борис Робертович был главным художником Государственных цирков, с 1950 года – и до конца своих дней – художником Московского драматического театра им. К.С. Станиславского. В 1957 году он получил звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР.
Именно под влиянием старшего брата Николай Робертович Эрдман (1900–1970) стал имажинистом. Николай выглядел совсем мальчиком. Анатолий Мариенгоф описал его так: «Эрдмановские синие брюки, без пятнышка и всегда в классическую складку, мы называли «зеркальными». Право, если бы их повесить на гвоздь и в соответствующее место глядеть, можно было не только прически сделать, но и без особого риска побриться безопасной бритвой.
Очень уж милым носом наградила мать-природа Николашу Эрдмана: <…> с этакой гаринской нашлепкой и еще – с ямочками на щеках. И небольшими умными глазами, чуть-чуть не черными. Совсем черные редко бывают умными. И широкоплечей спортивной фигурой, когда и руки и ноги в меру. Со всем этим Эрдман так и лез в душу. Как в мужскую, так и в дамскую… что приносит всегда удовольствие, но не всегда счастье. Несколько беспокойно это.
Электрозаводская, дом 27
Вначале он поотстал от нас в славе, как пышно называли мы свою скандальную известность». А Матвей Ройзман добавляет еще штришок: «Коля недавно окончил реальное училище, выглядел мальчиком, наверно, впервые надел штатский костюм, но кепка у него была фасонистая, и носил он ее «а ля черт подери».
Николай участвовал в росписи Страстного монастыря. Он писал хорошие стихи, которые восхищали Есенина. И Вадим Шершеневич хвалил их. Но Николай Робертович вскоре с головой ушел в драматургию. Кстати, его крепко слепленную голову многие считали головой Маяковского в миниатюре! Николай Эрдман сочинял шутки и репризы для артистических кабаре, мюзик-холлов, Театра Сатиры. Написал известные пьесы «Мандат» (1925) и «Самоубийца» (1928). Над ними хохотал до слез сам К.С. Станиславский. Его «Мандатом» восхищался Всеволод Мейерхольд.