Арбат вымер через год после Октября. Марина Цветаева записывала в дневнике: "Живу с Алей и Ириной (Але 6 лет, Ирине 2 года 7 месяцев) в Борисоглебском переулке, против двух деревьев, в чердачной комнате, бывшей Сережиной. Муки нет, хлеба нет, под письменным столом фунтов 12 картофеля, остаток от пуда, одолженного соседями, - весь запас". Вскоре после этого похоронила она младшую дочь, умершую в приюте, куда пришлось отдать младшего ребенка, чтобы спасти старшую дочь, поражавшую ярковыраженным литературным даром.
Цветаевой принадлежат слова: "А Арбат велик..." Она последовала за Бальмонтом, за теми, кто эмигрировал из страны. Вернулась, чтобы отмучиться и умереть с петлей на шее...
Ожил Арбат в годы нэпа. Зажглись огни в бывшем особняке Сабашниковых, перестроенном под театр. На его сцену 27 февраля 1922 года вышли молодые артисты и показали веселое представление "Принцесса Турандот". С тех пор этот спектакль не сходит со сцены Театра Вахтангова. В дни первого триумфа учеников режиссер умирал в арбатском переулке.
В бывшую "Прагу", аукционный зал, выжившие после гражданской войны обитатели Арбата понесли остатки былой роскоши, картины, мебель, посуду, фамильные драгоценности, спасенные от патрулей красногвардейцев и чекистов. Этот аукцион описан Ильфом и Петровым в "Двенадцати стульях", как раз здесь великий комбинатор безуспешно пытался купить мебельный гарнитур мадам Петуховой. Но не смог, потому что его компаньон прокутил деньги рядом с аукционом, в арбатской столовой, воспетой Владимиром Маяковским:
Здоровье и радость - высшие блага
В столовой "Моссельпрома" (бывшая "Прага").
Там весело, чисто, светло, уютно,
Обеды вкусны, пиво не мутно.
Все пошло прахом в "год великого перелома". Не стало "Моссельпрома" и его образцовой столовой, закрылся "Арбатский подвальчик", где прожигали жизнь любители выпить и закусить. Исчезли частные магазины и кафе...
Все эти перемены нравились молодому советскому писателю, вернувшемуся с гражданской войны победителем, запримеченному Максимом Горьким. Продолжая традицию Андрея Белого и Бориса Зайцева, новоявленный арбатец Николай Зарудин написал очерк об Арбате. Бывшему красноармейцу дали комнату в "доме-большевике", где на паркете остались следы, оставленные печкой красногвардейцев 1917 года. Ему по душе пришлась архитектура нового здания почты, "простого и трезвого, как геометрический чертеж". Арбатский телефонный узел построили среди старинных особняков.
Ностальгии по прошлому Зарудин не испытывал, он его не знал. Почта поднялась там, где стоял дом лихого гусара Мишеля Комарова, катавшего по пустому Арбату на лихаче красавицу жену, где-то им похищенную. На глазах бывшего красноармейца исчезли частные магазины и лавки. По асфальту пошли автобусы, под землей побежали поезда метро, появились на улице новые люди рабфаковцы, студенты, молодые инженеры, окончившие советские институты. "И сама улица, как будто вровень с людьми, стала строже, просторнее, с каждым днем все осмысленнее, чище и светлее течет ее жизнь", - так заключал очерк писатель. Этот романтик назвал сборник рассказов "Страна смысла" и не догадывался, что в родной стране процесс осмысления закончится его собственным арестом и казнью.
Арбатцы нескольких поколений, сами того не подозревая, рыли могилу улице святого Николая, как назвал Арбат Борис Зайцев, "Миколиной улице", по определению Андрея Белого.
Все начиналось с кружков западников и славянофилов. Один из них, описанный Александром Герценом в "Былом и думах", собирался поговорить на квартире Николая Огарева, в особняке на Арбате, 31. В современном доме можно увидеть в левой его части стену старого особняка, куда спешили демократы, обуреваемые жаждой свободы.
Другой умеренный кружок сходился на Арбате, 23, где в особняке с антресолями снимал квартиру идеолог славянофилов Алексей Хомяков, ставший позднее хозяином дома на Собачьей площадке. Дебаты годами происходили в зале, названной их участниками, "говорильней".
Ни до чего западники и славянофилы не договорились. Им на смену пришли люди другого склада. На Арбате, 6, вокруг Николая Ишутина, двоюродного брата Дмитрия Каракозова, стрелявшего неудачно в Александра II, объединился другой кружок единомышленников. Тайком от полиции штудировали здесь Чернышевского и Маркса, читали "Колокол" Герцена. После выстрела в царя Ишутина приговорили к смерти, он умер, сойдя с ума, в тюрьме в 1875 году.