Кроме того, у нас состоялся с ней занятный разговор, когда мы курили в перерыве между лекциями.
— Послушай, — сказала она, оглянувшись и убедившись, что нас никто не слышит, — что там у тебя произошло, с тем мужиком, который приезжал с тобой побеседовать?
— С каким мужиком? — я нахмурился.
— Ну, весной или в начале лета, то ли перед сессией, то ли во время нее.
— Не помню, — солгал я. — Много времени прошло… А что?
— Видишь ли… — она замялась. — Дядя предупредил меня, чтобы я была с тобой поосторожней. Но мне как-то не верится, — «дядей» она называла декана. Чего ей было темнить, скрывать известное всем?
— Почему ты должна быть со мной поосторожней? — спросил я.
— Потому что тебе сделали предложение, от которого не отказываются.
— А, это… — я тряхнул головой. — Не отказываются. Но я отказался.
— Вот и дядя говорит, что ты отказался. Но как-то слишком шумно. Театрально, что ли. И мужик, который с тобой беседовал, уехал весь белый от бешенства… Дядя говорит, странно, что тебе ничего не было, когда ты так разозлил работника органов. Ни распоряжения припугнуть тебя или завалить на сессии, ничего.
— А раз ничего не было — значит, это больше смахивает на спектакль, разыгранный, чтобы я выглядел чистеньким? — усмехнулся я.
— Ну, дядя так прямо не говорит… — она опять смутилась.
— Но намекает вполне прозрачно… Но, если это так, то зачем ты завела со мной этот разговор? Вдруг я тебя продам? — мне кое-что становилось ясно. Меня не трогают, чтобы представить меня завербованным стукачом. И, замкнув на меня подозрения всех окружающих, прикрыть истинного стукача.
— Потому что я тебе верю, — сказала она.
— Спасибо тебе, — сказал я. — Действительно, спасибо.
Я стал приглядываться к ней повнимательней. Может ли быть, чтобы этот разговор являлся тонким ходом, рассчитанной провокацией? Нет, она казалась вполне искренней.
Она мне верила, и поэтому решила меня предупредить, что вокруг меня витают нехорошие слухи.
А почему она мне верила — гадать не приходилось. Достаточно было один раз перехватить её взгляд. Я ей нравился… Впрочем, я многим, кажется, нравился. И возникшие вокруг меня подозрения лишь подогревали её интерес. Больше того — в этом я разобрался потом — ей чуть-чуть, втайне от неё самой, хотелось, чтобы эти подозрения оказались правдой. Для некоторых женщин важно найти более-менее приемлемое объяснение той силе, которая притягивает их к мужчине, им не хочется признавать, что это сила чисто животная. И она убеждала себя, что её ко мне влечет, потому что за мной ощущается твердыня иной силы — той силы, которой я продался и частицей которой я стал. Сила империи, да, и в этом ореоле я ей виделся чем-то вроде легионера. Приблизительно так.
И я откликнулся на этот её призыв. Почему бы и нет? У Марии была своя жизнь, муж, семья, увидеться мы могли с равным успехом и через два дня, и через десять лет, а мне надо было выстраивать жизнь собственную.
Роман можно было начать с пол-оборота. Но я медлил. Медлил до самого конца семьдесят девятого года. Мы гуляли с ней, в холодном и мрачном ноябре, заходили погреться в одно из тех кафе, которые уже не существуют, обсуждали дела студенческие, обсуждали книги и фильмы, и наши отношения висели на тонкой грани романа. Почти весь курс был уверен, что мы переспали, хотя на самом деле это было не так.
И вот — с чего я начал этот кусок моего повествования — подошел к концу семьдесят девятый год, и советские войска вошли в Афганистан, и в день ввода советских войск в Афганистан я получил посылку из Польши. Из Кракова, а не из Познани или Варшавы, как можно было бы ожидать.