Да, думал Повар, надо разбираться в людях, надо знать их больные места и не задевать их настолько грубо, чтобы и самый верный человек начал подумывать о разрыве с «системой». Он представлял, при каких условиях Янчаускас может выбрать побег на запад — и сделал все, чтобы эти условия никогда не возникли…
Стоп!
Повар, казавшийся дремлющим, шевельнулся и приоткрыл глаза.
Все ли он сделал?.. Когда-то, да, он не исключал для Литовца такую возможность. Но уже лет восемь как у него не возникало серьезных сомнений или подозрений, что Литовец способен «вильнуть». Хотя небольшие проверочки и ловушечки Литовцу время от времени устраивал, для порядку.
Но теперь он припоминал когда-то уничтоженную ксерокопию письма. Припоминал очень живо. Все, связанное с лучшими людьми, он всегда умел держать в голове — и очень этим гордился, хотя гордости своей, как и любых других истинных своих эмоций, никогда не показывал никому.
«Интересный вариант», — подумал он. Маловероятный, но интересный.
И нажал клавишу переговорника.
— Лексеич, где там наши деятели, которые молодого Жулковского пасли? Они ведь снимали его и на фото, и на видео? Будь добр мне несколько снимочков…
Через пять минут снимки лежали перед ним, и Повар внимательно их разглядывал.
— Да-а… — сказал он. — Это — моя накладка. Гуманитарный Университет славится своим уровнем образования, вот я и не удивился, узнав, что Жулковская отправляет сына учиться в нем. Сама Жулковская у нас проходила по касательной к Литовцу, а уж её сын был нам тем более до лампочки… Как же мы так опростоволосились?
«Лексеич» пожал плечами.
— Я видел Литовца всего ничего, но, насколько я его помню, нельзя сказать, что сходство такое уж… — он напрягся, ища подходящее слово. Такое уж изобличительное. Ну да, глаза, подбородок… Но все это может быть и случайным совпадением. Это ж все, так сказать, общее польско-литовское.
— Возможно, возможно… — пробормотал Повар. — Поставь-ка видео.
Видеозапись Повар глядел очень внимательно. Потом встрепенулся.
— Ну-ка!.. Отмотай чуть назад и повтори.
«Лексеич» отмотал чуть назад и опять включил воспроизведение.
Тадеуш, шедший размашистым пружинистым шагом, вдруг остановился, поправил ремень наплечной сумки и при этом словно бы обмахнул плечо.
— Жест Литовца, — сказал Повар. — Хотя этот парень Литовца в жизни не видел. Это не «общенациональное», это гены. А я, свиная башка, никогда и не подумал затребовать фотографию парня, хотя уже несколько лет назад могли бы узнать… М-да… Тут все ясно. А Тереньев… он, конечно, догадался, едва увидев парня, вот и решил спрятать его даже от нас. Или… — Повар хмурился. — Очень интересный расклад получается. Надо подумать.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
С разъяренным итальянцем все решилось быстро и просто. Да, было не очень понятно, кто больше виноват: он, без оглядки выскакивавший с второстепенной дороги на основную трассу, или она, имевшая возможность избежать столкновения, но сколько-то сама спровоцировавшая аварию. Но, увидев красивую женщину, которая стала по-французски объяснять ему, что ей надо вызвать врача, и совать ему руки свою страховую карточку — мол, не беспокойтесь, финансовые вопросы уладим — итальянец растаял. И сам вызвал и «скорую помощь» и полицию, по мобильному телефону.
— Мне, конечно, нельзя было садиться за руль, после той истории в Швейцарии, — через пятнадцать минут объясняла она врачам и полицейским. Об истории со взрывом её машины она им поведала. — Я понимаю, этот молодой человек не совсем прав, слишком лихо он выскочил на шоссе, но я… Вообще-то, я вожу машину очень хорошо, и, конечно, смогла бы избежать столкновения, будь я в нормальном состоянии. Понимаете, в тот момент мне что-то померещилось: то ли, что из соседней машины целятся в меня, то ли, что мотор как-то странно сменил тональность, будто в нем находится посторонний предмет — бомба, которая сейчас взорвется. Мне даже сложно припомнить теперь, что мне там почудилось и что я напридумывала, но я впала в панику, вот и… вот и…
Она зябко передернула плечами, будто её пробирал озноб. Подумывала она и о том, что можно заплакать, но отказалась от этой мысли: нет, она будет в той истерике, когда говорят пустым отрешенным голосом, не видя окружающего мира, когда пустота и страх пустоты такие, что даже слез нет.