И шли уже первые разговоры, что из Афганистана везут оцинкованные гробы, и что гробов этих много. Много…
Но мы, в первую очередь, были заняты приготовлениями к свадьбе. Уже и зал ресторана арендовали, и все было на мази. После свадьбы мы с Наташей собирались жить у меня, вместе с моими родителями. Правда, шли разговоры о том, чтобы купить нам кооперативную квартиру, хотя бы однокомнатную пока, а потом, когда обстоятельства позволят, меняться на квартиру побольше, с доплатой. Однако ж, при всех «блатах», которые могли обеспечить родители и дядя Наташи, и мои родители, тоже имевшие какие-то связи и знакомства, ожидание своей очередь на квартиру могло растянуться и на год, и на два, и даже на три, если не повезет…
Да, все эти семейные знакомства и смотрины проходили, естественно, должным порядком. Наташа моим родителям была «официально» представлена, потом её родители прилетели из Иркутска, недели за две до свадьбы, и с моими родителями знакомились, и, вроде, все друг другу понравились, и Наташина мама выразила готовность прилететь и сидеть с нашими будущими детьми, чтобы ни мне, ни, в первую очередь, Наташе не пришлось жертвовать работой и карьерой — но и моя мама уверяла, что с удовольствием посидит с будущими внуками (или внучками, как получится).
Про всю эту официальную часть взаимных знакомств и расшаркиваний можно особо и не рассказывать. Выполнили, как по правилам заведено, и ладно, и все довольны. В целом, все складывалось в нашу пользу, и мы с оптимизмом смотрели в будущее. О моем внутреннем состоянии рассказывать не буду. Что толковать? Одно скажу: о Марии я думал почти непрестанно, но чаще всего — с горечью и ненавистью. А иногда меня занимал вопрос: когда она должна рожать? Или, может, уже родила? Была ли она беременна тогда, в июле, во время нашей последней встречи, или забеременела позже? Если и была беременна — то срок у неё был ещё минимальный, иначе бы я заметил. Но если она забеременела между концом мая и серединой июля (вдохновленная визитом папы, да? — «с благословения папы», можно сказать, понесла муженьку очередного выебистого католика, думал я зло и желчно; нет, даже не желчно, а спазматически зло, зубы скрежетали и кулаки сжимались от желания немедленно врезать кому-нибудь по морде, все равно кому), то последний раз переспала со мной, почти наверняка зная уже о своей беременности, так? Почему она мне ничего не сказала? Почему надо было оповещать меня об этом в письме? И в этом — проявление лживости её натуры! Вдруг я бы отшатнулся от нее, узнав о беременности? А ей, с её ненасытным зудом по мужикам, не хотелось упускать московскую ночку с хорошим любовником… Интересно, сколько таких любовников разбросано у неё по городам Польши? Сколько отростков на каждом из рогов её мужа?
В конце концов, пока беременность не мешает, можно таскаться по любовникам и не беречься. «Дорога свободна, раз чрево полно», определил это Рабле.
Но ладно, говорю, не к месту и не стоит рассказывать о тех мрачных мыслях, которые меня одолевали, о тех мрачных видениях, которые меня преследовали. Важно другое.
За три дня до свадьбы меня перехватили на улице и пригласили «на беседу». Привезли меня в обыкновенную, скупо обставленную, квартирку неподалеку от метро «Динамо». И там я впервые встретился с человеком, которому суждено было полностью изменить мою судьбу. Генерал Пюжеев Григорий Ильич, добродушный толстяк… нет, называть его «толстяком» неверно, неверно в корне. Он был массивен, именно массивен, он заполнял собой все пространство, и эта его малоподвижная массивность, она как ничто другое свидетельствовала и о его собственном могуществе и о том, представителем каких, ещё более могучих, сил он является.
Не буду рассказывать о первом, донельзя гнусном, предложении, сделанном мне в самом начале нашего разговора. Достаточно сказать, что это предложение я отверг. Чем неожиданно (для меня неожиданно, понимаете?) доставил генералу большое удовольствие. Как он мне объяснил, если бы я взял и согласился на работу заурядного стукача и провокатора, я бы ему сделался неинтересен.