Когда мне было двадцать четыре… Кажется, позавчера, а на самом деле — одиннадцать лет назад. В тысяча девятьсот девяносто девятом. Блестящий выпуск ВГИКа лета 1999-го. Поколение надежд. В нашей компании были свои Тарантино, Кэмерон, Гай Ричи, и даже Годар. Мир грозил превратиться в пыль, узрев наши дипломные работы. Это было так свежо, так необычно. Поколение гениев, у ног которых лежала залитая солнцем, чуть пыльная и еще не так изуродованная Москва. Всего пара лет нужна была молодым богам, чтобы раз и навсегда войти в элиту российского кино. Стать настоящими небожителями. Пара лет — осмотреться, выбрать самого достойного из спонсоров, небрежно долго провозиться с кастингами, попутно отвергнуть самых значимых (а значит, самых надоевших) больших актеров, а найти двух наркоманов, трех проституток (одну из них беременную) и одного бомжа. И утвердить на главные роли. Потом отвалить на фестиваль в Берлин — развеяться. Вернувшись, снять несколько рекламных роликов, для заполнения прорех в карманах, а на завтра приступить наконец к съемкам главного фильма ЭПОХИ. Конечно, артхауса.
Поколение надежд. Наследники Эйзенштейна, Шукшина и Тарковского. Стоит ли говорить, что ни один из нас, выпускников того года, не снял ни одного фильма. Или снял один — самый главный фильм своей жизни, — но его так никто и не увидел. Как я, например. Золотая молодежь излета затянувшихся для нас конца восьмидесятых. Слишком обнадеживающая, слишком талантливая, слишком амбициозная, чтобы что-то сделать.
Одиннадцать лет назад. Все осталось там, во временах, которые мой друг — мент Петя (папа профессор, мама доцент) называет временами, когда пейджер еще был ПЕЙДЖЕРОМ, а мобильный телефон МОБИЛОЙ! Выпуск одна тысяча девятьсот девяносто девятого года. Это было в прошлом веке, а мы и не заметили…
Теперь, по прошествии времени, малиновые пиджаки стали владельцами бизнеса с высокой капитализацией, сменившими джип «Чероки» на «Бентли», провинциальные девушки уже не испытывают пиетета перед пропиской (см. капитализацию и «Бентли»), а я неожиданно для себя осознал, что Марьино — это не где-то на выселках, а всего восемь остановок от центра, а само слово «москвич» получило унизительное прилагательное «сааамый» в придачу.
Тем не менее компания институтских друзей все так же собирается по пятницам в нашей квартире на Остоженке, коротая вечер за игрой в преферанс, обсуждением андеграундного кино и музыки, выставок маргинальных художников и полуподвальных театральных постановок наших знакомых.
Мы старательно продолжаем притворяться, будто живем в анклаве, прочно защищенные шумоизоляцией и фильтрами, пропускающими в наш мир только те новостные, культурные и политические события, которые интересны нам. Все это время мы внушали себе, что жизнь продолжает строиться по формуле: люди существуют в тот момент, когда мы с ними разговариваем, и до тех пор, пока мы с ними разговариваем.
Я уверен, что каждый из нас в глубине души понимает, что главная задача этого условного культурологического фильтра — не пропустить одну мысль: мир изменился. Фильтр помогает нам не верить в то, что Р 3 Harvey больше не является молодой принцессой андеграунда, да и мы из категории талантливых юношей перешли в категорию юношей стареющих.
Юношей, чьи родители, серьезные работники МИДа, Минфина, Центробанка, ректоры и деканы, чиновники и театроведы — давно уже носят приставку «экс». Юношей, которые имели шансы состояться как минимум в пяти разных областях каждый, но так и не взявшие на себя труд что-то для этого предпринять, предпочитая считать все эти области лишь временным приработком перед серьезным, настоящим занятием. Разменяв весь свой потенциал на написание политических памфлетов в интернет-издания с нулевой посещаемостью, воспитание котов, никому не нужные трактаты по современному искусству и бесконечные пьяные дебаты о будущем страны, в которой, по их уверению, жить они не собираются.
«Валить, валить окончательно и в короткие сроки, например… через полгода» — лейтмотив наших пятничных посиделок, вот уже второй год. И выглядит это так, будто не валят мои приятели лишь потому, что у них не получается убедить в этой необходимости меня. Не то чтобы я настолько привязан к этой стране, просто патриотизм стал моим последним прибежищем, хоть как-то отличающим меня от моих друзей.