по башке съездит. Такие это люди. Доверять нельзя.
И потом, он же всегда говорил, что «Масква крысы
вый горот». Вот пусть в этой «крысоте» и остается.
Все лучше, чем кишлак, да? А мне Москва задаром не
нужна. С такими то бабками. В гробу я ее видал!»
Вася поднял голову и улыбнулся. Солнце больше
не раздражало.
ДУШНО
Вова. Десять часов утра. Остоженка.
Who knows? Not me
We never lost control
You’re face to face
With the man who sold the world.
David Bowie. The Man Who Sold the WorldДушно. Солнце раздражает. Валяюсь, размазанный
по креслу, положив ноги на пуфик. В руке зажат хай
бол сBacardi Spice, хотелось бы сказать «запотевший», но он, сука, теплый, как и все здесь. Как плотный смог
за окном, как оконная рама, как кусок сыра, подтека
ющий на кухонном столе. Кажется, даже лед в гене
раторе и тот теплый. Очередной московский сентябрь
окончательно свернул всем мозги, и даже вещи теперь
научились потеть.
— Knock knock knocking on heaven’s door, —
пластмассовым, совершенно лишенным эмоций голо
сом, поет неизвестная мне девица с бог знает како
го по счету дискаVintage Cafe´.Вспоминаю, с каким
72
Сергей Минаев
зарядом секса напополам с героином пел ту же пес
ню Эксл Роуз. Становится очень душно.
На противоположной стороне улицы дом, на кото
рый я тупо пялюсь, пытаясь поймать фрагмент дру
гой, возможно, более интересной, чем у меня, жизни.
Но в чужих окнах все так же безжизненно. Только за
навески полощутся от кондиционера. Закрываю гла
за, пытаюсь представить себя одетым только в шор
ты с узором из больших цветов. Я стою у такого же
огромного, в пол, окна, а за ним — море, и на море
серферы, и стайки молодых девчонок играют в тарел
ку, а в баре чувак в панаме сосредоточенно пьет мо
хито, кажется, уже целый час. Я открываю окно, и в
комнату врывается свежий морской воздух.
— Я хочу уехать, — обреченно говорю я, — в Аме
рику. В Лос Анджелес, например.
— Лос Анджелес — не Америка. Так же, как и Па
риж — не Франция, — отвечает существо, сидящее
на диване, не отрываясь от покраски ногтей на но
гах лаком цвета спелой вишни. — Эти мегаполисы
совершенно не отражают страну, существуя отдель
но. Как в России...
Я не слышу конца фразы. «Как в России — Моск
ва», очевидно. У меня немедленно сводит скулы и пе
ресыхает во рту от злости. И мне бы сейчас развер
нуться и рассказать ей, как сильно я не люблю пер
сонажей, рассыпающих навязшие в зубах, заезженные
цитаты, которые они подслушали на вечеринках у ино
странцев, «определенно разбирающихся в предмете», или подсмотрели в блогах, или в культурных програм
мах. Причем говорится это всегда и всеми одинако
Москва, я не люблю тебя
73
вым тоном, с одинаковым изломом губы и покрови
тельственным снобизмом в глазах.
Мне бы сейчас спросить ее, что она, строящая из
себя всезнайку, высокодуховная дочь богатых роди
телей, которая путает Дебюсси с Рахманиновым, зна
ет, например, о Париже? О городе, который состоит
по ее мнению, из Invalides, avenue Montaigne, St.
Honore´ и Museé d’Orsay (потому что культурненько)?
Слышала ли она песни полупьяных торговцев гаши
шем в Bobigny? Разговаривала ли с безумными ху
дожниками в кафе, затерявшихся в переулках за Пан
теоном? Дышала ли она кислым потом случайно со
шедшихся на одну вечеринку на крыше дома в
районе Маре обдолбанных леваков, сталелитейных
магнатов, торговцев антиквариатом и молодых моде
лек, нелегально живущих тут уже пятый год?
Проще в нее стаканом залепить. Прямо в лоб, да, боюсь, она не поймет этой метафоры.
Ей двадцать семь, она девушка из хорошей семьи, она не забывает делать заинтересованное лицо и
уместно вставлять ремарки, когда я говорю о совре
менном искусстве, английской музыке или американ
ской литературе, она разбирается в винах и послед
них коллекциях моды. И самое главное — она под
ходит к этому пентхаусу на Остоженке, моему уже не
новому автомобилю «Aston Martin», к столику в лон
донскомZumaи моему новому пиджакуMartinMargiela.
Ко мне, одним словом.
В этом городе так мало предметов, вызывающих
эстетическое удовольствие, что определенно не стоит
74
Сергей Минаев
портить один из них, тем более ударом тяжелого ста
кана. Поэтому я робко отвечаю:
— Пожалуй, ты права. Выпьем?
— Володя, ты начал выпивать, не дожидаясь обе
да. — Она наконец поднимает на меня глаза. — Хо
рошо ли это?
— Да, но ведь где то уже полночь?
— В смысле?
— Ну, там, где нас сейчас нет. В Нью Йорке, или
в Рио, или... там, куда хочется уехать, одним словом.
— Ты сегодня поедешь в офис?
— Куда? — Я на секунду теряю нить.
— На работу.
— Не уверен... скорее нет, — делаю глоток пря
ного рома и мысленно даю себе пинка за малодушие.
Вместо того чтобы иметь силы прогонять ее ненадол
го, мне приходится уезжать из дома самому и врать
ей, что работаю. Господи, как сильно я стал привы
кать к вещам и людям. Это от старости или от излиш
ней сентиментальности?
— Ты за эти дни стал ужасным ленивым брюзгой, Володя. — Она шутливо грозит мне пальцем. — Все
оттого, что сидишь дома. Ты устроен так, что не мо
жешь без работы. Ты постоянно должен быть занят.
«Занятие у меня получше, чем у многих. А с рабо
той... Неужели ты веришь в то, что я в состоянии
где либо работать?»
— Я бы на твоем месте не оставляла такую боль
шую компанию без присмотра дольше, чем на два
дня...
— Ты слишком серьезно к себе относишься.
Москва, я не люблю тебя
75
— Причем тут я? Мой папа всегда говорит — это
город жуликов и бездельников.
— Это от жары, — говорю я, — или оттого, что му
зыка плохая играет... или...
— Как это связано с музыкой?
— В смысле, твой папа прав. Как и всегда, впро
чем. — Я заставляю себя подняться и поменять на
доевший диск в проигрывателе. Рассматриваю свое
отражение в затемненной поверхности музыкально
го центра. Определенно, пора делать тонировку во
лос. «Тш ш ш» — медленно выезжает компакт диск, лишая мое отражение глаз и переносицы. — Точно.
И морщины вокруг глаз надо бы убрать.
— Ой! — взвизгивает та, что сидит на диване, за
ставив меня резко обернуться.
— Я лак пролила. — Она застыла с растерянной
улыбкой на лице, кисточкой от лака в левой руке и
незажженной сигаретой в правой. — Блин... какая
я неуклюжая!
— Да брось ты! — Я делаю попытку улыбнуть
ся, внутренне радуясь тому, что кто то еще, кроме
меня, переживает из за пятна красного лака, кото
рое совершенно не идет кипенно белой поверхно
сти диванаArmani Casaза двадцать тысяч евро. Бо
лее того, пятно его окончательно и бесповоротно
уродует.
— Черт! — Она обводит глазами свои ноги. —
Еще четыре ногтя осталось. Как же я теперь... Надо
было в салон идти...
— Может, ацетоном попробовать? — без особого
энтузиазма роняю я, глядя на пятно.
76
Сергей Минаев
— Кого? Ногти, которые я уже намазала? — Она
задумчиво смотрит на сигарету. — А потом в салон
спуститься? Вариант. А то я еще час буду ходить с
распорками между пальцев, как Хепберн в «Завтра
ке у Тиффани», правда?
— Правда. — Я грустно киваю и подношу ей за
жигалку.
«Пора ее гнать отсюда к чертовой матери. Год —