Газетную вырезку с заметкой про Мэри Драм передали по цепи: прочти и передай товарищу. Много же желающих взять в дом сироту!
А что, например, соседи? А они так были рады, что к приезду Майка с девочкой из России установили перед домом плакат: Welcome, Helena! И на следующий день приходили поздравлять лично и надарили штук двадцать игрушечных медведей - все ж знают, что в России медведи эти на каждом шагу.
И на работе у Роуз-Энн сделали party, "выставляли" ей в честь новой дочки. И Майку на работе тоже, разумеется, подарков надарили для Елены. Мэрфи ездили уже в Северную Каролину к матери Майка - показывали младшую внучку.
Легко догадаться, что сначала девочка не знала по-английски: детдом был простой, обыкновенный, без преподавания ряда предметов на английском языке. Роуз-Энн помнит, что собаку Лена назвала - "сабука". Ну теперь все в порядке, это уже как у всех нормальных детей - doggy. Еще быстрей она выучила mummy, daddy и Maryma - последнее для Мэри-Энн.
Еще ее учат, полностью не научили еще, улыбаться американской белозубой улыбкой. Белозубость после многих походов к стоматологу уже проявляется, просматривается, но вместо улыбки получаются пока что только зубы, которые Helena старательно и любезно оголяет. Когда она почувствует себя в полной безопасности, когда осознает кожей мощь и грозность государства как машины подавления всего, что может ей угрожать, и поверит, что доброжелательность окружающих таки точно сильна и активна, - тогда, видимо, она сумеет расслабиться и сделать улыбку безмятежной, автоматической и легкой, как у всех там.
Ну что еще? Она любит бегать, а раньше бегать не умела, нога совсем не гнулась. Но приходящий врач ее готовит к операции, растягивает эту укороченную мышцу разными массажами. Еще он придумал привязать ей ногу к педали - и вот она уже катается на трехколесном.
Скоро операция. Во что станет?
- Нам-то какая разница? Страховка же у нас...
(Я смутно припоминаю давнишнюю "Пионерскую правду" с трогательными историями про то, как несчастные капиталистические дети прилетали в СССР на бесплатное лечение, от которого дома они разорялись...)
Роуз-Энн рассказывает мне обычные семейные истории про маленьких детей:
- Когда Helena впервые пустили в бассейн, она страшно боялась, - а через пару дней плавала как ни в чем ни бывало. И теперь даже нырять не боится.
Она любит пиццу, курятину, ветчину. Ну и хлеб с маслом по старой памяти тоже.
- Она легко привыкла к новой жизни?
- Как сказать... У нее были истерики, она разбрасывала вещи, плевалась, лезла драться...
Что это было с ней? Может, инстинктивный женский консерватизм? Детская привычка к астраханскому быту, отрыв от которого казался ей опасностью? Может, дай ей тогда возможность вернуться в Россию - и она б без колебаний?.. Боюсь, этого уже не узнать никогда.
- А потом прошло все. Кончились истерики. Сейчас она хорошая девочка.
- Am I a good girl, mom? - переспрашивает Helena, прерывая наш разговор каждые пять минут, придумывая дела и вопросы: похоже, ей просто хочется потрогать Роуз-Энн, во всех книжках про воспитание ведь объясняется, что без частых доброжелательных прикосновений дети тупеют.
Роуз-Энн, когда привыкла ко мне, стала рассказывать и про деликатные подробности:
- Ей поначалу нужны были памперсы. Она не умела пользоваться зубной щеткой... Она брала игрушки, которых ей тут надарили, и без конца ходила и спрашивала: "Helena's? Helena's? Это правда мое?" Похоже, у нее в прошлой жизни не было ничего своего... И про ботинки она тоже так спрашивала.
Я не знаю, какое у меня сделалось лицо, но Роуз-Энн, увидев его, принялась меня утешать:
- Если в приюте двести детей, то действительно ничего тебе не принадлежит... Может, они там просто донашивали друг за другом туфли, и получалось, что своего ничего нет?
Я между тем с особенным чувством думал о наших русских депутатах: ну пусть бы тихо катались на казенных автомобилях и бесконечно, призыв за призывом, приватизировали казенные квартиры, от этого их, видимо, невозможно отучить. Но для чего ж, думал я в том приличном американском доме, для чего ж лезут народные избранники грязными лапами мучить сирот? И придумывать законы, чтоб не отдавать несчастных детей безобидным богобоязненным американцам в родные дети? Это им даром не пройдет. Черти в аду будут за это рвать членов Думы и Совета Федерации на части крючьями и топить в котлах с кипящей смолой...
Я говорю с бывшей землячкой. На русские вопросы девочка уже не реагирует...
- Helena, do you like books? - спрашиваю ее.
- Yeah, - отвечает она с нерусским уже, с нетатарским акцентом.
- А принеси-ка ты мне, - обратился я к бывшей сироте, - принеси свою любимую книжку!
Она на хромой своей ноге заковыляла на второй этаж в свою спальню... И скоро вернулась оттуда, принесла - вы не поверите такой пошлой литературщине тонкую книжку, на обложке которой нарисована Золушка.
ГЛАВА 28
Русские сироты в Америке
Русские депутаты очень не любят, когда иностранцы усыновляют сирот из России. Это может объясняться - и извиняться - только тем, что депутаты не видели бывших русских сирот в их новых заграничных семьях. А я - видел.
Неловко в этом признаваться (сами потом поймете почему), но депутатские чувства мне понятны и даже одно время были близки. Я отчетливо помню свое первое впечатление от беседы с русской эмигранткой, которая мне рассказала о своем плане - зарабатывать деньги поставкой сирот в бездетные американские семьи.
"Та-а-к, - подумал я злобно. - На чужом горе наживаться..." И так далее, вы сами легко продолжите фразу и поставите подходящие клейма. "Бизнес на сиротах" - это очень сильно звучит. Это как бы измена родине, только хуже, с особым цинизмом. В то время как детям же у нас - самое лучшее.
В общем, ничего святого. Вы понимаете.
Я старался не встречаться взглядом с этой Таней, так эмигрантку зовут. А то встречусь и скажу ей грубые слова - зачем?..
Ну вот. Но это же не повод, чтоб закрывать глаза и на ее бизнес не смотреть: скорее же наоборот. Так что когда она звонила, я трубку не бросал. И вот она звонит однажды и зовет знакомиться с американцами, которые уже русскую девочку удочерили.
Так я познакомился с семьей Мэрфи - Майком, Роуз-Энн, их старшей дочкой Мэри-Энн и приемной Леной, из Астрахани. Дело было в Пенсильвании. Русские отдали трехлетнюю Лену из приюта очень легко, потому что у нее нога не гнется. Девочка-инвалид - она была никому не нужна в России. Я специально поясню, что такое "никому не нужна". С голоду она не умирала, это правда. Но к трем годам никто не научил ее чистить зубы и, как бы это поделикатней выразиться, пользоваться горшком. Зато она замечательно умела прятать еду под матрас и драться. И словарный запас у нее был вполне достаточный для годовалого ребенка - в три-то года.
Мэрфи отдали за полудикую девочку-инвалида выкуп - 15 тысяч долларов. Обидным для нас, нецивилизованным, дикарским словом "выкуп" я обозначаю тут все расходы на усыновление, включая авиабилеты и взятки. Теперь девчонка - их дочь и американская гражданка, она - мисс Мэрфи, по вероисповеданию католичка, и ее готовят к операции по исправлению ноги. Она уже объясняется по-английски и родителей приемных называет мамой и папой тоже по-английски; по-русски ей так некого было называть - это так, к сведению господ депутатов.
Причем Мэрфи очень милые доброжелательные люди, они улыбались и поили меня чаем. Я не заметил в их поведении ни малейшего намека на то, что они-де герои, что они собой гордятся за совершенный красивый поступок. Это меня совсем добило. Это вообще был страшный удар, это был настоящий шок. Я скомкал беседу и уехал домой, закрылся там и провел несколько очень тяжелых часов. Не знаю, как это назвать - позор, унижение, национальное унижение, стыд, обида, бессильная злоба, жажда мести? Не знаю, но ничего в этих чувствах хорошего не было... Как сейчас помню, я тогда еще напился от расстройства и для успокоения - такое иногда помогает.