— Тогда что?
— Дело в том, что в какой-то момент мне показалось, что не уважают того, что я делаю. Не уважают. Фамильярничают. Единственное, чего я не прощаю людям, — хамство в адрес моего дела.
— А что самое обидное сказали, например, ваши сын или дочь, чего вы не смогли им простить? Или забыть?
— Не в частностях дело, поверьте мне. И не в словах. Это означает, что они не ощущают себя связанными со мной, особенно Александра.
— Может быть, я заблуждаюсь, но мне всегда казалось, что в дурных поступках детей виноваты прежде всего родители, их воспитание…
— Я всегда воспитывал детей личным примером. Тем, как я жил. Что для меня было главным. Но мне однажды было сказано: «Ты же умрешь в одиночестве. И вообще квартира…» Я не говорю, хорошо это или плохо. Это, может, и есть ответ на вопрос, какое место я занимал в жизни моих близких.
— Благодарю за откровенность, я услышала конкретный пример. Иначе ваше состояние считала бы эмоциональным порывом: «Меня не уважают, не понимают…»
— Разве я произвожу впечатление эмоционавта? Когда такое случилось, во мне что-то умерло. Вот и все.
— Возможно ли предположить, что ваша жена оказала давление на детей?
— Дело не в том, кто на кого оказывал давление. Кроме того, дети взрослые люди: дочери тогда было — двадцать восемь лет, а сыну — тридцать четыре года. И, по сути, это было бы довольно банальным объяснением событий. Я, скорее, склонен в себе самом видеть причину.
— Скажите, пожалуйста, как давно испортились ваши отношения с женой?
— Уже очень давно.
— Олег Павлович, прожив большую жизнь, вы не допускаете мысли, что совместная жизнь как таковая, а точнее сказать, сильные чувства, обречена на гибель?
— Допускаю. Долгое время мне казалось, что мы будем жить с женой долго и умрем в один день. Но… есть главное, повторяю, это когда выражается неуважение в адрес дела, которым я занимаюсь. На это я реагирую жестко.
— Признаться, этот ответ меня не очень удовлетворяет… Рассказывают, что у вас с женой были красивый роман и совершенно необыкновенная, театральная свадьба. Жену подарили вам, как куклу, упакованную в коробку и перевязанную бантами.
— Это все так. Я не неблагодарный человек. Этого во мне нет. Мне кажется, я помню все доброе, что было у нас. Жена сделала максимум для того, чтобы я встал на ноги, когда у меня случился инфаркт, и многое другое…
Больше тридцати лет мы прожили вместе. Еще раз говорю — многое было прекрасно. Для меня худшие человеческие грехи — это когда люди забывают добро и родство свое…
— Расстаться — это было ваше обоюдное желание?
— Не совсем. Я поставил жену перед фактом.
— Представляю, какой для нее это был удар.
— Я не знаю, был ли для нее это удар, скорее неожиданность, потому что в конфликтах наших, доходя до предела, она нередко говорила: «Нам надо разойтись».
— Все же я хочу понять: что вызывало ее раздражение в этих конфликтах?
— Моя автономия.
— Расшифруйте, что это такое.
— Особенности моей профессии диктуют автономию человека, независимость его жизни.
— Как женщина, я понимаю вашу жену. Ей в отличие от вас сложнее начать новую жизнь. Вам не жалко ее?
— Да, ничего сказать не могу. Наверное, это надо было сделать раньше, десять лет назад. В этом моя вина перед ней.
— Олег Павлович, вы сталкивались с мнением: «Табакову захотелось молодую жену» — в общем, седина в бороду, бес в ребро и так далее?
— Знаете, у меня довольно регулярно была возможность «быть с молодой и красивой». Я, видимо, отношусь к категории тех «субъектов Федерации», которые не утратили привлекательного товарного вида.
— Да вы ходок, как я посмотрю…
— Да. Это, наверное, дано мне.
— Но Марина Зудина вошла раньше в вашу жизнь или после развода с Людмилой Крыловой?
— Нет, она была. Все и началось еще тогда, когда она училась у меня в училище. Но я никогда ничего не обещал.
Когда у меня случился инфаркт и я умирал, я перестал врать. Знаете почему?
— Почему?
— Потому что очень много запоминать надо.
— Интересно, как круг ваших знакомых оценил ваш поступок?
— С широко открытым ртом.
— Была подорвана репутация образцового семьянина? Или, напротив, все сказали: «Ну, у них все шло к разводу…»
— Я никогда не производил впечатления человека, у которого все к этому шло. Я тихушник. Я никогда не демонстрировал ничего. Это слагаемые моего характера, возможно, недостаток.
— А были среди друзей те, кто перестал подавать вам руку?
— Нет.
— Уйдя из семьи, вы делили имущество?
— Нет. Я купил жене квартиру. Все, что было, — оставил. Как можно делить то, что я покупал ей в свое время, — драгоценности, вещи какие-то. Но у меня есть комплекс вины своего отца, который оставил в свое время меня одного.