На все это приволье льда ложился желто-серый отсвет небес — отсвет мирный, пасмурно приглушенный и усыпляющий. Только далеко в стороне от китобазы небо стояло грязно-сиреневое, недоброе из-за толпящихся туч — густейших, слоистых, мощно клубящихся. В какой-то миг их нижние края закрыло и размыло неясное серенькое марево.
Марево придвинулось, стало туманом. Языки его быстро поползли над водой, как дымный хвост за ракетой, — вертолет попал сначала в легкую кисею, а чуть позже укрылся молочно-серым одеялом. И вот этот кокон, комок тонкой шерсти с металлом и людьми внутри понесло куда-то в невидимых ладонях.
Медведев выругался. Включил радиокомпас. С базы шли сигналы, протягивались леером, за который можно было держаться.
Но идти прямо, нестись в тумане над зданиями ледяного города было опасно, и пилот стал чутьем нащупывать «окружную дорогу».
Сворачивая, летя по дуге, он где-то просчитался — окружная получилась чересчур длинной, и, когда вертолет вновь выбрал прямую, эта прямая показалась друзьям бесконечной.
Радиосигналы манили и обманывали, как свет в степи. Друзья видели друг друга словно сидящими в вечерней комнате, где светилась только шкала приемника. Медведев что-то крикнул, и Виктор Петрович по метнувшейся стрелке радиокомпаса понял: прошли над базой! Тогда он откинулся в кресле и вздохнул, ослабляя напряжение. У него было чувство, что не Медведев, а он сам управлял машиной и уже утомился.
Через минуту сигналы с базы, однако, прекратились. Их не было треть часа. Машина блуждала в воздухе. Потом база откликнулась. Сколько теперь до нее лететь?
— У нас были неполадки. Что с вами? Где вы?
— Не знаю, — отвечал Медведев. — При первой возможности совершу вынужденную посадку.
Внизу что-то белело в гуще тумана. Так сквозь толщу воды в каком-нибудь черноморском заливчике глубоко виден светлый камень. Машина летела над краем широкой белой площадки, и Олег Николаевич пристально смотрел вниз. Бензина оставалось — только НЗ.
Вертолет покружил еще в некотором раздумье и остановился в воздухе — завис. Машина спускалась все ниже и ниже, разгоняя туман лопастями несущего и хвостового винтов, рождая ветер. Легкий снег на плоской вершине айсберга поднялся в воздух.
— База! Иду на посадку. Ориентир: длинный столообразный айсберг, длина метров сто…
Грубый, резкий толчок посадки. Все медленней вращаются лопасти, еле видимые в тумане. Обвисают… все! Остановка двигателя — прекращение радиосвязи. Ледяной плен. Тишина.
— Где-то мы сейчас? — не вылезая из кабины, проговорил Олег Николаевич. Он раздумывал, сам к себе обращаясь.
— А я знаю, дорогой? — сказал Виктор Петрович.
Олег Николаевич распахнул дверцу, впуская холод. Не остерегаясь, выскочил на снег. Снег проваливался, скрипел, но под ним была твердость железа. Лед.
— Как из мешка котят вытрусили — вот кто мы сейчас! — сказал он наконец.
Виктор Петрович выскочил следом и тоже деловито потопал ногами.
3
Туман продержался сутки. Он давил грудь, пропитывал одежду. Жили, как под осенним дождем. Одно благо — уже стояло антарктическое лето без морозов. Да, всего лишь! Потом пелена истончилась, исчезла, открыв взгляду огромный пустынный круг воды и над ним непроницаемо серый купол неба. Под ногами была открытая всем ветрам и непогодам относительно ровная «крыша» — такой бывает речная поверхность, скованная льдом и присыпанная снегом. Кое-где лед был обнажен и растрескан. Изломы его струили голубое сияние. Громада айсберга всюду имела отвесные стены, и только один его край был сильно сколот и спускался к воде горкой голубого скользкого льда.
Бензина в баке оставалось на полчаса полета. Олег Николаевич опробовал двигатель. Машина была в исправности. Они слетали на разведку, не теряя из виду свой айсберг — единственную посадочную площадку — и вернулись ни с чем. Теперь они жгли паклю, смоченную в бензине, заталкивая ее в какое-то подобие печурки из цинкового ящика. До этого в ящике был упакован двухсуточный запас продуктов: тушенка, галеты, шоколад, соль и вода. Они кое-как подогрели полбанки тушенки и съели ее; выпили подогретую воду.
— Можешь ты прикинуть, сколько до базы? — спросил Виктор Петрович.
Медведев сузил глаза, глядя на яркий снег.
— Миль десять… двадцать… а может, пять. Айсберг, кроме того, движется.
Айсберг, конечно, плыл, но они этого не чувствовали. Слышно было, как пушечным выстрелом ударяет волна в стены, но сама гора неподвижна. Нет корабельной качки. Незыблемая твердь.