До дома — высокого здания совсем недалеко от «ямы» станции «Тургеневская» — она дошла быстро. В этом здании, кажется, в правом корпусе, Маяковский расписывал «Окна РОСТА». О других памятных событиях повествуют мемориальные доски. Вообще-то до революции это был просто доходный дом, правда с чрезвычайно дорогими квартирами для тех, кто не прочь был поселиться поближе к такому прославленному тогда, злачному месту Москвы, как Сретенка. Дом разнолик, поскольку отдельными своими частями удовлетворял разнообразным вкусам. На его обширной крыше к одному краешку пристроилась красивая, но нелепо поставленная башенка, словно единственная свечка в уголке торта. Со стороны бульвара на стене вместо кариатид, атлантов лепятся каменные нетопыри. Эти летучие мыши — озорство или сумрак чьей-то фантазии — пугали Олю, когда она была маленькой девочкой, потом смешили, теперь даже полюбились, как и весь «мамин дом», как и жизнь с мамой. Досадно, что «увели» ее на пенсию — скучает, хворает. Теперь даже мышечные токи записать некому. Прекрасно было вдвоем на работе! Воевали, зубастые, вместе писали статьи, монографию… Встанет ли она на ноги?
Мать встретила Ольгу Николаевну в прихожей: «Видишь, встала?» Говорит, будто заглядывает в мысли. Дочь испугалась:
— Ты сиди, лучше сиди.
— Я, моя высокочтимая, и так сижу. Детские передачки смотрю. Сейчас будет приключенческий фильм, многосерийный.
— Помешаю?
— Помешаешь. Нет, чтоб прийти попозже.
Мать смотрела выжидающе, бледная, может быть, от комнатной духоты. Впрочем, нет. Вызов в министерство — событие не очень привычное для этих двух женщин, хотя сами они там бывали не раз, о чем-то хлопотали, ходатайствовали. И неясно было заранее, зачем вызывают. Да и вообще, навряд ли можно когда-нибудь уверенно предречь, что из того или иного вызова выйдет. Мать перешла в комнату и села в кресло перед телевизором. Там замелькали титры фильма.
— Не угодно ли? О разведчиках, — сказала мать и выключила экран.
— Так. Первым делом — инъекция… — Дочь вошла в ванную, вымыла руки; в кухне, сдвинув сковородку, поставила кипятить шприц. — Ты, мама, приготовься, — крикнула она оттуда.
— Уже готова. Давай. Лишила меня фильма. Подвинуться? Я послушна… Вот лежу и думаю: фильмы о следователях, разведчиках, контрразведке… Прямо идеальные герои нашего времени — мужчины этих профессий, эдакие истинные рыцари двадцатого века без страха и упрека…
— Не больно? — спросила дочь.
— Нет… зерцало всех добродетелей. А все остальные немного поплоше или вовсе никуда не годятся, не такие красавцы актеры их играют, цена им не та, выходит.
— Ну, суждение эмоциональное… Мамочка, ох и крепыш ты у меня… Тело нестарое, здорово!
— …а таким, как ты, моя дочь, вообще место отведут где-то на задворках славы. Как бы ты ни поднялась.
— Зачем мне слава? И не будет у меня никакой, — рассеянно сказала Ольга Николаевна, разбирая шприц. — Ты сказала — о разведчиках? Занимательно, вот и сочиняют. Давай лучше к делу. Мне предложили заведовать городским отделением лечебной физкультуры.
— Наконец-то изрекла! Я извертелась вся от нетерпения.
— Обещали также к весне на базе одной клиники организовать Восстановительный центр, и меня — в начальство.
— Да? — уже менее доверчиво посмотрела мать. — До весны далековато, обещаний стреляные воробьи наслышались, доживем лучше до заведующего отделением. Если это случится — скажу: добро вознаграждается.
Иронические губы дочери улыбнулись:
— Добро не должно вознаграждаться. Нет такой закономерности, есть только пожелания. А то, что я делаю, — это требует моя натура. За то, что я дышу и ем хлеб, меня награждать не надо.