Школа без лифта, лестница в пять этажей… Это ему было не под силу.
…Он не застал Ольгу Николаевну на Бауманской. Сказали: уехала к больной матери. До самого вечера Медведев просидел возле телефона в комнате Беспалова, изредка набирая номер и слушая гудки отбоя. Оставалось позвонить на Бауманскую. Теперь ему ответили, что Ольга Николаевна больше не приходила и вообще сегодня не появится.
Домашний ее телефон был отключен по-прежнему. Медведев не ждал сегодняшней встречи. Но ему нужен был голос.
Он был голоден — весь день без еды, и, может быть, от голода его что-то начинало пугать и злить. «Голодный инвалид — что может быть хуже?» — подумал он о себе. Ему стоило большого труда пересилить оцепенение, встать, сварить яйца, вскипятить чай.
Глядя на горбушку черствого хлеба, взятую из хлебницы, он вспоминал чистый, ничем не накрытый стол в избе Веткиных, горячую дымящуюся картошку, кружки с молоком и оладьи, состряпанные Ольгой Николаевной. Только теперь он обнаружил исчезновение той увеличительной линзы, которая еще сегодня, казалось, была в него вставлена вместо лица и груди, делая все окружающее огромным, как в детстве. В комнате Беспалова, ставшей вдруг тесной и узкой, вещи были сжаты даже сильней, чем до обычных, обыденных размеров, уплощены и покрыты, как пылью, серым налетом.
Сидя в одиночестве за столом, он представил появление рядом с ним Любы, услышал ее голос: «Жалко, машина новая, не сломалась, довезла» — и понял, что больше не может видеть эти стены, что нужно двигаться, вести машину, видеть мелькание улиц. Он уже предчувствовал, что, покружив по улицам, обязательно выедет на Кропоткинскую… Думать об этом было отрадно и тревожно. Он предвидел поступки, значение которых еще не мог осмыслить.
2
Длина нашей парты — 1 м 18 см. Ее ширина — 49 см. Скамейка окрашена в желтый цвет. Обивка парты — коричневая. Парта уже довольно старая. Когда на ней ерзают, она скрипит. Сама она покрыта лаком. Парта предназначена для двух человек. Около пола есть ящики для портфелей.
Наша старушка парта блестит как хорошо начищенный сапог. Клякса там, клякса здесь, все это потом легко отмыть. В одних местах парта полосата, как тигр, в других очень напоминает своим рисунком морду диковинного зверя. В одном местечке — настоящий аквариум: чисто-желтый квадрат, а в нем как будто плавают овальные, с маленькими хвостами рыбки.
Когда поерзаешь немного, парта протяжно, жалобно скрипит, как будто жалуется на свою судьбу:
— Скри-и-ип! Была высоким деревом, а стала партой! Скри-и-ип! Ох, бока наломали мне эти школьники! Скри-и-ип!
М-да, многое можно себе представить, слушая жалобный скрип парты! Если, конечно, фантазия есть.
Ты с Любой сидишь за столом, а Мария — в некотором отдалении от вас, у книжных полок. Женщина настораживается, ждет твоих слов.
— «Если фантазия есть». Каково?! А, Мария? Я выдумщиком большим не был. Разве ты? Не заметил.
С ней ты говоришь намеренно небрежно, сопротивляясь каким-либо чувствам. Как ни странно, эта небрежность облегчает тебе отдых от того сумбура и перенапряжения, которое ты ощущаешь время от времени в биениях своего сердца, неровностях дыхания, в перескоках мысли. Ты думаешь: «Я пришел только к дочери. Мария это понимает». Но умеешь ли ты прочесть ее мысли?
Мария все понимает — твою небрежность, неспокойствие, нервность. Знает о тебе больше, чем ты думаешь, и помогает поддерживать твой тон. Она не пропустила ни одного твоего взгляда на телефонную трубку — а все же казалось, что смотрит только на дочь и на тебя. Как и ты, она весь вечер промолчала об Ольге Николаевне.
Перед тобой были две мудрые женщины — одна большая, другая маленькая. Маленькой конечно же было труднее сообразить, о чем можно тебя расспрашивать, о чем не следует, тем не менее Люба щебетала без конца, ни разу не заставив тебя отвечать, почему ты не появлялся раньше или почему твои ноги щелкают, как железные. Она веселилась, обхватывала твой локоть упругими руками, теребила тебя то за воротник, то за ухо. Не знала, что еще с тобой сделать.
Сколько ты уже здесь, с ними? Зажжен свет. Зашторено темное окно. Накрыто, а потом убрано со стола. Шутка Любы. Смех матери, Любы и твой. Рука больше не тянется к телефонной трубке. Сегодня ты отдаешь себя этому вечеру. Который, однако, час?